распахнул окно. Солнце ослепило меня, а воробьи на улице заверещали так сильно, будто, сговорившись, решили навечно лишить меня слуха. К моему удивлению, от свежего воздуха головокружение мое усилилось, стены поплыли, и я снова опустился на кровать.

Провалявшись в постели без сколько-нибудь связных мыслей в голове еще около четверти часа, я все же заставил себя подняться и одеться: к обеду мне надлежало появиться у Надежды Кирилловны, и исчезновение мое могло быть истолковано как провинциальная невоспитанность. Допустить подобного было никак нельзя.

Одернув на себе сюртук и поправив булавку на галстуке, я несколько раз провел щеткой по волосам, взял шляпу и вышел из номера. Ощущая некоторую неловкость за свое ночное возвращение в гостиницу, я хотел было незаметно прошмыгнуть мимо бородатого, но безусого швейцара, стоявшего внизу в длинной ливрейной шинели, но проделать этот фокус мне не удалось: швейцар, приподняв фуражку, окликнул меня, а затем подал мне на серебряном подносе сложенный вчетверо лист бумаги. Внутри крупными размашистыми буквами были написаны имя и адрес Данилевского.

Надежда Кирилловна встретила меня, как и в прошлый раз, со сдержанной приветливостью. Аглая где-то задерживалась, и обед у нас с тетушкой прошел наедине.

– Я совсем не удивлена тому, что Аглая опаздывает, – сказала Надежда Кирилловна, ножом намазывая на калач тонкий лепесток масла, – Олимпиада Андреевна позвали ее на разбор приданого, а это, сами понимаете, дело небыстрое и для молодых девушек – дюже завлекательное! Пока все переберешь да пересмотришь, и во времени потеряешься! А с подругой оно, конечно, веселей. Уж Аглае-то любая радость сейчас на пользу, да и Липе полезно – она тоже от сватовства устала. Родители уж год как с женихом имущество невестино не обговорят: то одно, то другое! Сложное это дело – свадьба! Ох, сложное…

Горячие дымящиеся щи в моей тарелке, только что налитые серебряным половником из прелестной бело-голубой фарфоровой супницы, вдруг совершенно неожиданно перестали мне казаться такими уж вкусными…

Дождавшись окончания обеда, я распрощался с тетушкой до завтрашнего оглашения завещания. Мне нужно было выполнить еще кое-какие поручения.

Прежде всего, я отнес письмо княгине Багрушиной, старинной матушкиной приятельнице, жившей у церкви Никиты Великомученика в Толмачах в большом каменном доме с причудливой крышей и широкими воротами. Затем я заглянул к своему двоюродному деду Илье Осиповичу Савельеву, почтенному старцу, небольшой добротный дом которого я отыскал тут же в Татарском переулке. Илья Осипович жил уединенно и много времени своего проводил при церкви. За приятной душевной беседой дед угостил меня ароматным травяным чаем, и последняя моя головная боль – последствие вчерашних авантюр – улетучилась.

Теперь путь мой лежал в замоскворецкие торговые ряды. На этот раз целью моего визита стала закупка разного рода скарба, коего моя матушка составила целый список.

На рынке я наконец-то почувствовал себя в своей тарелке. Окунуться в знакомую круговерть торга и азарта было приятно. И пусть московские лавочники были в разы крикливее и говорливее самарских, но в искусстве коммерции им до наших было далековато. Иначе едва ли мой покойный дядя смог бы сколотить в Москве свое миллионное состояние, не правда ли?

Здесь все было, как и на любом торгу: цены ломили впятеро, лежалый товар хвалили громче, чем свежий. В суконном ряду худшим тканям приписывалось французское или английское происхождение, и несведущие обыватели расхватывали его, не задумываясь. Отмеряли ткани продавцы тоже не в ущерб себе – различные хитрости позволяли приказчикам прилично экономить в свою пользу лишние куски материи.

Поторговавшись в одной лавке, я сумел сбить цену на приглянувшуюся мне тонкую шерстяную ткань почти вдвое, поэтому я закрыл глаза на то, что меривший ее приказчик «ошибся» на пару локтей. Когда же во втором отрезе я не досчитался уже локтя четыре, если не более, стало понятно, что с благотворительностью пора заканчивать. Отрез мне перемерили заново.

Отправив посыльного с покупками в гостиницу, я продолжил изучать местную торговлю. Уже готовый покинуть этот людской водоворот, я увидел вывеску, на которой крупными угловатыми буквами было написано: «Савельевские меха». Вероятно, это была одна из шести лавок моего покойного дядюшки.

Я открыл резную дверь и вошел внутрь.

В лавке было душно от тяжелого запаха меха и звериных кож. В дальнем углу у прилавка я приметил двоих: долговязого сутулого приказчика в черном жилете и белой сорочке с конторскими нарукавниками, а напротив него – бледного худого молодого дворянчика в дорогом темном костюме.

– Стратон Игнатьевич, – мягким и вкрадчивым голосом говорил дворянчик, покручивая тонкий ус, – не забудьте: вот этот заказ – княжне Лантовой, а вот этот вы мне отправьте. И запишите все на мой счет. Да, полагаю, вы зайдете к моему брату?

– Князь изволил пригласить меня к себе в начале будущей недели, – негромко ответил приказчик, перегнувшись через прилавок. – Обещали принять. Подорожная готова, во вторник отбываю…

– Вот и чудно! – его собеседник мягко хлопнул по столешнице рукой, обтянутой тонкой лайковой перчаткой, и повернулся было к двери.

– Ваше сиятельство, – остановил его приказчик, – прикажете княжне просто сверток доставить или, быть может, с цветами? Могу букет роз от Хлюдова присовокупить…

– Что ж, это вы хорошо придумали! Добавьте! Только не пишите на карточке: «Кобрин». Просто литеру «К» выведите, и все! Так пикантнее!

– Не извольте-с беспокоиться, – Стратон Игнатьевич, сопроводив своего посетителя к выходу, услужливо распахнул перед ним дверь.

Когда тот ушел, приказчик обернулся ко мне:

– Чего изволите, сударь?

– Хочу… на товар взглянуть да цену узнать… – отчего-то запнулся я.

– За смотр денег не беру, хотя пора бы уже, а то все только смотрите, – проворчал приказчик.

Я, немного оторопев от подобной неприветливости, с показной придирчивостью пощупал шкуры и кожи, спросил цены, потом поцокал языком, деловито хмыкнул, кашлянул и, в душе надеясь, что моя поспешность не привлекла внимание, вышел на улицу.

Случайно подслушанный мною отрывок разговора чрезвычайно взволновал меня. Приказчик Савельева, по всей видимости, подыскал себе новое место и, таким образом, теперь поставит мою тетушку и Аглаю в еще худшее положение. Я пробивался сквозь рыночную толпу, и чувство обиды за семейство переполняло мою душу. Что же, теперь ближайшие поверенные в делах Савельева будут разбегаться вместо того, чтобы помочь наладить хозяйство тетушке или другим наследникам?! Предатели!..

Вернувшись в подавленном состоянии в гостиницу, я хотел было написать матушке письмо, дабы рассказать об увиденном и услышанном, однако решил дождаться завтрашнего оглашения завещания и тогда уже обстоятельно написать обо всем сразу. Я сел за стол, взял карандаш, вынул из кармана сюртука свою небольшую записную книжку в кожаном переплете цвета черного кофе