Шрифт:
Закладка:
— Ты могла бы сдавать его в аренду, слышишь? — Слова Гуниллы ворвались в ее мысли. — Летом сюда приезжает куча немцев. Держу пари, они заплатили бы огромные деньги, чтобы пожить в таком коттедже. Или найми кого-нибудь, чтобы присматривал за ним. Она оставила тебе достаточно денег.
— Не думаю, что бабушка имела в виду, что я так распоряжусь ее домом… — Мия почувствовала, как безнадежность прожектов тяжестью тянет ей сердце.
Элин хотела, чтобы внучка продолжала проводить лето в Швеции, но она уже не ребенок, и это просто невозможно. Она жила в Англии. Я больше англичанка, чем шведка, не так ли?
Мия снова остановила свой взгляд на островке. Так много счастливых воспоминаний о летних пикниках, о гребле с бабушкой, и как девчонкой она сидела на одеяле и ела торт, слушая рассказы старой леди…
«Это особенное место, — говорила Элин. — Заповедное. Остров принадлежал нашей семье в течение сотен лет и должен оставаться как есть. Отец заставил меня дать такое обещание, а в будущем наступит день, когда заботиться о его безопасности придется тебе».
«О безопасности от чего?»
«От незваных гостей. — Бабушка серьезно посмотрела на нее. — Есть люди, которые хотели бы застроить такие острова, но этого нельзя допустить. — Она обвела вокруг рукой. — Можешь себе представить, что деревья вырубят и вся эта красота исчезнет? Это было бы святотатством».
Тогда Мия еще не знала, что означает это слово, но она поняла смысл сказанного. Остров нужно защищать. И она поклялась бабушке, что сделает все, что в ее силах, но как ей теперь сдержать обещание?
— Так что ты намерена делать? — спросила Гунилла, словно почувствовав смятение дочери.
— Не знаю. Мне придется подумать. Не могла бы ты присмотреть за домом хотя бы до весны? Может быть, время от времени приглашать уборщицу — я заплачу, разумеется. Правда, не хотелось бы торопиться.
— Ладно, но тебе лучше поскорее принять решение. У меня нет времени таскаться сюда каждую неделю. Это место слишком напоминает мне мать.
Мия печально посмотрела на нее. Боль была глубокой, она это видела. Разрыв между матерью и бабушкой так и не был преодолен, и ей было грустно думать, что теперь это навсегда.
Бабушка ушла, и все, что осталось, — Берч Торп. Как же она сможет продать его? Но как ей суметь его сохранить?
Хокон толкнул шаткую калитку и осторожно закрыл ее за собой. Похоже, не помешали бы новые петли; по крайней мере, верхняя держалась только на одном болте. Забор вокруг маленькой усадьбы местами сильно покосился и тоже требовал внимания. Без сомнения, над этим потрудились январские тяжелые сугробы, и весной кому-то придется ставить подпоры. Мие? Он улыбнулся при этой мысли. Вряд ли у нее хватит сил для такой тяжелой работы.
Небольшая табличка с надписью «Бьеркеторп» подтвердила, что это определенно то самое место. И он пошел через сад, хлюпая сапогами по слякотным остаткам сугробов. Хокон ненавидел это межсезонье — ни зима, ни весна, вокруг одна сырость и серость. В прогалинах торчали хилые желтоватые пучки прошлогодней травы. Он тосковал по настоящей весне, по буйной и яркой зелени, но это будет еще нескоро.
Вернется ли тогда Мия? И сможет ли он убедить ее прийти в музей, чтобы у него оказалась возможность еще раз взглянуть на кольцо?
— Да какое это имеет значение? — сказал он вслух, злясь на себя.
У него по горло другой работы. Это несчастное кольцо может и подождать. И все же мысль о ней его не отпускала. Образ Мии, улыбающейся ему, ясно виделся его внутреннему взору, не позволяя о себе забыть.
Лужайка за домом плавно понижалась к озеру. Сойдя к кромке воды, он, обернувшись назад, сперва проверил, как подход к берегу выглядит снизу. Его охватило волнение.
— Отлично, — пробормотал он.
Развернувшись к воде, он оглядел небольшую бухту с пристанью, защищенную мысом, и маленький островок поодаль. Естественная гавань, в которой с легкостью поместились бы корабль викингов с парой гребных лодок; ему представился гораздо больший причал, выступающий далеко в воду. У причала сподручней было швартовать кнарр, такие были, как правило, торговыми судами — короткими и широкими, с высокими бортами, с килем, не слишком глубоко сидевшим в воде. А может быть, и карв — более универсальный, удобный как для торговли, так и для военных целей. Прищурившись, Хокон живо представил себе эту сцену. Парус, свернутый и закрепленный у основания мачты, ждет своего часа, воины поднимаются на борт, складывают походные сундучки под узкие скамьи, крепят разноцветные щиты вдоль бортов, разбирают весла; слышны ругань и смех… Великолепное должно было быть зрелище. Захватывающее.
Позади него, вправо от дома, земля поднималась, образуя что-то вроде небольшого плато, идеально подходящего для поселения: на достаточном удалении от воды и окрестности отлично просматриваются. Сейчас место заросло деревьями, но они могли появиться позже, после того как поселение было оставлено обитателями. Ему снова представилось — огромный длинный дом[3] в центре с множеством хозяйственных построек вокруг, крытых дерниной либо соломой, дым, уплывающий вверх, снующие по двору люди, каждый со своей заботой…
Хокон помотал головой. Видение было почти реальным, и на мгновение ему даже показалось, что он чувствует запахи большого хозяйства, различает пронзительные голоса детей и звуки повседневных людских дел.
Сегодня воображение что-то слишком уж разыгралось.
Взглянув на свою правую руку, он почувствовал укол совести: в бледном свете зимнего солнца вспыхнул золотой отблеск. Он «позаимствовал» кольцо викингов из музея на день, что было крайне необычно. Нет, будь честен — это абсолютно против правил. Формально ты — вор. Он сжал кулак и сунул руку обратно в карман. Что на него нашло? Он достал его из витрины, написав в заявке, что работа с кольцом необходима для завершения проекта, над которым он трудится, но ни на йоту это не было правдой. Его просто не отпускало чувство, что кольцо надо принести сюда. Нет, он должен был принести его.
Вернуть туда, откуда оно появилось?
Он, что называется, чуял это нутром, но у него не было никаких логических доказательств. Одна инстинктивная уверенность, и прямо сейчас она подсказывала ему, что надо подняться на холм, чтобы найти ключи к разгадке.
Широкими шагами он двинулся вверх.
* * *
Ирландское море, 869 год н. э.
Хокр Эрлендрссон сердился.
Он был так зол, что, пожалуй, мог именоваться берсерком.[4] Несколько недель в открытой ладье, весь путь от Свиарики и через Северное море не охладили его гнева. Ни усилия его друзей и товарищей по путешествию, ни добрый эль в изрядных количествах не помогали. Штормовое море и воющий ветер только усиливали его разочарование, а жгучая ярость разгоралась вновь. И во всем виновата его жена.
