Шрифт:
Закладка:
Есть, конечно, примеры и того, как это меняется в больших масштабах, например, при объединении Западной и Восточной Германии. В исследовании Альберто Алесины и Николы Фукс-Шундельн «Goodbye Lenin (or not?)»[9]показано, что за десятилетия совместного существования ценности Запада и Востока у немцев сблизились – сблизились, но не стерлись. Оказалось, что для того, чтобы они пришли к единой системе ценностей при единой системе институтов, понадобится примерно 40 лет – те самые 40 лет, о которых мы знаем из Библии, потому что ровно столько пророк Моисей водил свой народ по пустыне, чтобы народ забыл о пребывании в рабстве. То есть институты исправляют культуру, но трудно и долго. А что культура? А культура иногда взрывает и переворачивает институты.
В 1993 году Нобелевскую премию по экономике получил историк Роберт Фогель. Фогель доказал странную вещь: он проанализировал экономические основания того конфликта, который привел к гражданской войне в США в середине XIX века, и доказал, что плантационное рабство отнюдь не было неэффективной системой – напротив, оно было эффективнее, чем та система сельского хозяйства, которая действовала на свободном Севере[10]. На 35 % выше была эффективность рабовладельческих хозяйств в южных штатах, причем в штатах Старого Юга – на 19 %, а в штатах Нового Юга, где только построены были рабовладельческие плантации, на 57 % эффективнее, чем на Севере. И по социальному положению, как ни странно, лучше было положение у эксплуатируемых на Юге, а не на Севере. Поэтому отмена рабства в США произошла не по экономическим причинам, а по каким-то другим. По каким? Фогель назвал это «переворотом вкусов и предпочтений». В 40-е годы XIX века американцы на Севере относились к рабству как к неприятной необходимости, как к протекторату над недостаточно образованными и развитыми людьми, который постепенно должен их привести в другое состояние. Но потом аболиционисты, соответствующая литература настолько поменяли их взгляды, что книга Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» перевернула все. Недаром президент Авраам Линкольн сказал Гарриет Бичер-Стоу при встрече: «Так это вы та маленькая женщина, из-за которой началась эта большая война?». Эта история не только про Америку. На мой взгляд, аналогичное произошло в нашей российской истории с отменой крепостного права. Я хочу напомнить, что в 1762 году Петр III издал Манифест «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству», а его жена, Екатерина II, в 1785 году подписала «Жалованную грамоту» о том же, уходя от военизированной системы, которая была создана Петром I. Одновременно обсуждалось подписание указа о вольности крестьянства, но этот указ был подписан только через 99 лет. Почему он все-таки был подписан после долгих дискуссий и в России уничтожено крепостное право? Виновата опять литература, тем более в нашей литературоцентричной культуре. «Муму» Тургенева – конечно, не только эта книга – и «Антон-Горемыка», и «Записки охотники», но заметьте, что «Муму» Тургенева оставила огромный след в памяти и в сознании людей, потому что Пушкин – «наше все», но анекдоты и карикатуры не про рыбака и рыбку, не про золотого петушка, а про Муму и Герасима. Прочитав эту книгу, страна всколыхнулась – и Герасима жалко, и собачку жалко, и вообще, удивительная гадость это крепостное право. И крепостное право пало. Поэтому культура может подвергаться массированному воздействию институтов и меняться за десятилетия, но культура может за меньшее время вызывать такие институциональные изменения, такие перевороты, которые просто трудно себе представить.
Если культура имеет значение, то для экономиста возникает следующий вопрос: а какое значение имеет культура, и в чем она имеет значение? А можно ли количественно определить это значение в каких-то показателях? И мне кажется очень важным, что за последние пару десятилетий развились тонкие и разнообразные методы исследования того, как воздействуют разные факторы, и в том числе культура, на экономический рост. Как это делается? Самый простой метод – это, конечно, корреляция. Мы видим, что те или иные ценности и поведенческие установки, измеренные по тем или иным методикам, движутся вместе, тесно связаны с теми или иными экономическими показателями. Но этого недостаточно – корреляции ведь бывают ложные. Возможно, на экономику действует третий, неизвестный, неисследованный фактор, а совсем не культура? Для того чтобы ответить на этот вопрос, применяются регрессионные методы, когда часть факторов удается зафиксировать и посмотреть взнос каждого фактора в то, что произошло, в экономическое изменение. Но ведь и этого недостаточно, потому что, если мы увидели, что, действительно, культура и определенные экономические факторы тесно связаны, то кто на кого воздействует все-таки? Может быть, ценности поменялись потому, что произошел экономический рост, или экономический рост произошел из-за того, что изменились ценности?
Чтобы решить эту проблему, использовали очень тонкий метод инструментальной переменной, когда воздействие культуры на экономику исследуется не прямо через то, как люди отвечают на вопрос о своих ценностях и поведенческих установках, а через те факторы в макрокультуре, которые воздействуют на эти установки. Ну, например, структура языка. Ведь понятно, что экономический рост структуру языка не меняет или меняет очень нескоро. К примеру, обязательность употребления личного местоимения во фразах в том или ином языке влияет на уровень признания прав человека, индивидуализма и так далее, и это доказано количественно. Тогда можно использовать этот показатель как замену показателя индивидуализма и посмотреть, что влияет. Это будет уже воздействие культуры на экономику, а не экономики на культуру.
Наконец, последнее, мне кажется, блистательное изобретение – это изобретение Фернандес[11]: эпидемиологический метод. Соединенные Штаты Америки – чрезвычайно интересная страна для исследователей, потому что это как бы огромная лаборатория – туда все время прибывают новые и новые люди из разных стран, и мы можем сопоставить, что происходит с ценностями и поведенческими установками в странах, откуда они приехали, и
