Шрифт:
Закладка:
* * *
Холодная капля упала на лицо, скатилась по щетинистой щеке, застряла в давно не стриженной и непричесанной гриве сальных волос. За ней вторая, третья… Вместе с капельками, падающими на кожу, пробуждалось сознание, а с ним вернулась боль. Она пульсировала в висках, отдавалась в затылок и плечо, превращала всё тело в непослушный кисель.
Флориан открыл глаза, прищурился. Перед ним появилось светлое овальное пятно в черном обрамлении. Оно то отдалялось, то приближалось, не давая сфокусировать внимание. Зрение никак не хотело возвращать чёткость линий и узнаваемость образов.
— Кто здесь? — прошептал иезуит.
— Я пришел по поручению того, кого ты так настойчиво звал в беспамятстве…
— Не помню… Не вижу твоего лица…
— Чтобы вспомнить его, достаточно посмотреть на своё отражение.
Флориан проморгался, напряг глаза, и белый овал медленно трансформировался в человеческий лик. Это было невероятно, но он видел перед собой собственный образ, только заметно постаревший, изрезанный морщинами и шрамами, окаймленный капюшоном православного схимника. Светлые глаза смотрели не моргая, в уголках собиралась влага, и капля за каплей срывалась на лицо иезуита…
— Боже мой!.. — не выдержал Флориан. — Ты — это я?
— Мы действительно похожи, — слегка улыбнулся чернец, — ты просто моя копия… Господь тоже так говорит…
— Как мне тебя называть?
— Зови меня «дед»… Это будет не совсем правильно по степени нашего родства, но мне нравится… Я ведь так и не дожил до появления внуков.
— Дед Родион?
— В монашестве — Андрей. Он зовёт меня именно так.
— Он — это….
— Это тот, кого ты звал. Он велел передать, что просьба твоя услышана…
— Не помню, о чем я просил…
— Справедливости и воздаяния врагам по делам их…
— Я не имел права ничего просить, я грешник…
— Это он тоже слышал, принял твоё покаяние и простил…
— Но почему же тогда ты плачешь?
— Потому что воздаяние — оружие обоюдоострое. Попросив покарать врага, ты сам должен быть готов подвергнуться наказанию.
— Ты пришёл для этого?
— Нет. Никто не сможет наказать тебя более тебя самого. И никто не будет ограничивать твою волю. Ты можешь выбрать место, время и способ схватки с дьяволом, но должен помнить: какое бы оружие ни выбрал — оно неминуемо обернётся против тебя.
— Я воин…
— Я знаю, — перебил иезуита чернец, — не сомневался, что ты так ответишь, поэтому не могу сдержать слёз, понимая, что эти слова для тебя значат.
— Ты тоже воин, — Флориан жадно всматривался в лицо своего далекого предка, — столько шрамов…
— Каждый раз, когда ты, Фрол, нарушал законы Божьи, твой грех обращался в шрам на моём лице…
— Я могу что-то исправить?
— Главное — не усугубить…
— Успею ли?
— Как знать, ты у нас мальчик способный…
— Благослови меня, отче…
— С Богом, правнук…
На лицо иезуита снова упали большие прозрачные слёзы. Он инстинктивно зажмурился, а когда раскрыл глаза, никого перед ним не было. Он лежал на холодном каменном полу, глядя в потолок, где на грубой кирпичной кладке собирались капли влаги, стекали по своду и с тихими шлепками ударялись о его распростертое тело.
* * *
Скучающий Камилло Боргезе небрежно махнул рукой, и в зал ввели бывшего легата Флориана. Понтифик брезгливо посмотрел на него. Ему хотелось скорее закончить скучную официальную часть и заняться более приятным времяпровождением. Флориан его больше не интересовал. Всю информацию папа от него получил, с отчётами ознакомился, оставалось рассчитаться за службу. Однако Павел V понимал — увечья легата не позволяли более использовать его для тайных поручений, а значит, он превращался из ценного агента в обузу, которую пора утилизировать, сэкономив на вознаграждении и изъяв в личную собственность имущество этого плебея. Ни в какие старинные монашеские тибетские или православные ритуалы и заговоры Камилло, конечно же, не верил… Он вообще ни во что не верил, кроме власти над людьми, счастливой звезды, хранящей его от врагов, и собственной способности быстро, безжалостно разделываться с друзьями, пока они не превратились во врагов.
— Ну что, брат мой Флориан, — с наигранной любезностью произнес понтифик, — вспомнил ли ты ритуал Бон-По, или тебе требуется больше времени на раздумья?
— Вспомнил, ваше святейшество, — согнулся в глубоком поклоне иезуит, бросив на понтифика взгляд, полный кротости и смирения.
— Весьма любопытно узнать, — притворно вздернул брови Камилло, — как влияет наше подземелье на память и разговорчивость… И что же ты вспомнил?
— Этот ритуал проще показать, чем описать, ваше святейшество, — не разгибая спины, произнёс Флориан, — и если Вы соблаговолите приказать принести сюда пару турецких или арабских клинков…
Понтифик тревожно взглянул на своего безмятежного племянника, затем окинул взглядом спокойных, как удавы, швейцарских телохранителей — дюжину рослых молодцов с неизменными алебардами в руках, — успокоился и милостиво кивнул.
Оружие, попавшее в руки изувеченного, измученного легата, странным образом преобразило его. Тусклые, будто неживые глаза полыхнули синим пламенем, спина распрямилась, плечи расправились, а выражение лица из покорного, кроткого стало хищным и хитрым. Клинки в руках медленно, словно нехотя, сделали полный оборот и начали неумолимо раскручиваться, постепенно превращаясь в два сверкающих круга, то пересекающихся, то разлетающихся по бокам.
— Этот древний ритуал требует особой концентрации, — произнес Флориан, делая несколько небольших шагов по направлению к понтифику и не снижая скорости вращения, — ведь если острую саблю ненароком выронить в самый неподходящий момент, можно порезаться…
— Флориан, стой! — вытянув вперед ладонь, крикнул Камилло. — Не смей приближаться ко мне со своей чёртовой мельницей!
— Отчего же, ваше святейшество? — удивленно переспросил иезуит, делая ещё один шаг. — Вы же хотели постичь знания древних. Я готов Вам в этом помочь!
— Стой, где стоишь, сукин сын! — закричал папский племянник, изрядно напуганный видом волнующегося Папы.
— Фу, как грубо, — Флориан сделал ещё шаг, качнувшись корпусом в сторону кардинала, немедленно спрятавшегося за высокую спинку папского кресла.
— Взять наглеца, — тихо шепнул Папа начальнику караула, и двое швейцарских гвардейцев, опустив алебарды, шагнули в сторону приближающегося источника опасности.
— Ах, — выдохнули присутствующие, когда, вместо того чтобы отступить, иезуит сделал шаг с поворотом вокруг своей оси, невидимым движением подбивая древки так, что обе алебарды прошли вдоль его туловища; два клинка сверкнули на уровне шеи охранников понтифика, после чего оба бездыханных тела свалились на мозаичный пол дворца, заливая его кровью.
— Убили-и-и-и, — заблажил папский племянник.
— Подлец! — взвизгнул понтифик. — Ты поднял
