— Ладно, — коротко кивает Григорий. Знает, что от матери можно ждать этого: бросит все и уйдет на три-четыре дня к нему, а Любке-то каково будет?

— Иди сейчас и поговори.

— А ты — домой? Или к нам?

Устинья Семеновна отвечает не сразу.

— К Парфеновым… С коровой у них что-то неладное, позвали посмотреть.

Григорий молча кивает: ясно… Знает, за это уважают мать старые люди в поселке; известны ей разные наговоры и молитвы от порчи и сглазу, не однажды помогала соседям. Нет-нет да и из молодых кто-нибудь явится, смущаясь и краснея, за травой-присухой да любовными наговорами к матери. Сейчас, правда, редко это стало, а раньше, когда Григорий еще жил вместе, частенько встречал таких поздних гостей.

— Ну, пойду я, — морщится он, предчувствуя, что разговор с Андреем будет нелегким.

Нервно барабаня по столу пальцами, он искоса поглядывает на хмурого Андрея.

— Ладно, Андрюха, решайся, — машет рукой Григорий. — На худой конец, можно и вечерком повенчаться, когда народу лишнего в церкви нет.

Андрей хмурится, встает. Вмешательство Григория в его, Андрея, жизнь неприятно. Сегодня тот чисто выбрит и одет празднично, но это лишь усиливает неприязнь Андрея.

— Вот что, Гриша… — в его голосе ясно уловимы нотки раздражения. — Божеского заступника в тебе я встретить не думал. Мамаше-старушке это вроде лекарства на старости лет, а ты… В рабочем коллективе живешь…

— А что — коллектив? Он — сам по себе, а я — как хочу. Чужой-то ум в любую голову не вставишь. К тому же, демократия у нас. Каждый, значит, о себе должен думать, так я понимаю…

— Плохо понимаешь… — торопливо говорит Андрей, но Григорий нетерпеливым жестом останавливает его:

— О правде, Андрюха, нам болтать нечего, ее еще никто не нашел. А вот чтобы уважить будущую свою родню — об этом мозгой пораскинь! Иначе не сойтись вам характером с матерью…

— В церкви мне делать нечего!

В круто наступившей тишине резким кажется мелодичный бой старинных настенных часов. Постояв в раздумье у стола, Григорий усмехается и безмолвно идет к выходу. От двери, неприязненно кося глазами, холодно говорит:

— Дело твое… Но помни, что мать не простит тебе этого.

В сенцах едва не сталкивается с Любашей, шагнувшей навстречу.

— Ну? — больше взглядом, чем словами, спрашивает она. Григорий безнадежно машет рукой и, ничего не ответив, выходит на крыльцо.

Выйдя за ворота, стоит в раздумье. Мать ждать не хочется, пусть сами решают с зятем, как быть.

Стукает калитка соседних ворот. Григорий вспоминает о том, что еще не договорился с Ванюшкой о ночной поездке на шахту за трубами, и медленно идет мимо палисадника.

— Здорово, тетка Марина, — издали кивает он Ванюшкиной матери, занятой расчисткой канавки у подворотни. — Дома, Иван?

Тетка Марина сердито косится на него, застыв с лопатой в руках.

— Чего он тебе спонадобился-то? — отрывисто бросает она. — О своем начальнике иди справляйся, за которого Любку выдаете, а о Ванюшке — не твой спрос!

— Ну, ну, — миролюбиво отмахивается Григорий. — Не на что обижаться-то. Соседи, небось…

— Были соседи, да съели медведи. Оно, конечно, где уж моему Ванюшке до вашего зятя.

— Ладно, тетка Марина, теперь ничего не поделаешь. Не мы их сводили… Без материного благословенья снюхались, втихомолку. Куда теперь денешься?

— Ой, да что ты?! — с жадным любопытством встрепенулась тетка Марина. — Неужто Любка себе позволила такое?

Григорий, не ожидавший такого жаркого отклика на свои неосторожные слова, мнется:

— Всего нынче от молодежи можно ждать, — неопределенно замечает он и торопливо спрашивает: — Дома Иван-то? Разговор у меня есть к нему…

— Дома, дома, сарайку толью покрывает, — кивает тетка Марина, а когда Григорий шагнул во двор, усмехнулась вслед ему: — «Ну, ну… Скажу Ванюшке, пусть свадебный подарок Любке устроит».

Она снова принимается проворно орудовать лопатой, изредка распрямляясь и кидая любопытные взгляды на прохожих.

Возвращаются с утренней смены горняки. Они шагают неторопливо, на ходу раскуривая папиросы и лениво поглядывая по сторонам, словно за какие-то полчаса им надоела эта зеленая, в солнечных тенях, улица, примелькались спрятанные до крыш в черемухи, тополя и акации белолобые домики и не интересуют суетливые хозяйки, торопливо спешащие от водоразборных колонок к своим воротам: вот-вот заявится с шахты хозяин… Но тетка Марина улавливает в нарочитой небрежности взглядов мужчин, идущих мимо, ласковую теплоту и жадную радость встречи с привычной земной жизнью. И тетка Марина снисходительно усмехается, прощая мужчинам их притворство: «Стосковались, голубчики, под землей-то по солнышку да чистому воздуху…»

Неожиданно тетка Марина замирает. К дому Пименовых подходит большая группа людей. Они идут тоже по дороге с шахты, но наметанный взгляд тетки Марины безошибочно определяет: едва ли кто из них побывал сегодня на смене. Идут торопливо, оживленно жестикулируя, да и девчата среди них есть. Ну да, вот эта — в коротенькой-то юбчонке — знакомая уже тетке Марине большеглазая лекторша из комсомольского комитета. Рядом с нею вышагивает прилично одетый пожилой мужчина. Тетка Марина ахает, узнав его: парторг шахты. Раза два ходила в клуб зимой на его лекции.

«Не иначе, поздравлять Любку да жениха пришли. Ихний работник-то, — догадывается тетка Марина. — Только что-то рано… Неужто без венчанья начнут свадебный вечер? Так, видно, и будет. Этот, парторг-то, не даст, затем и комсомолу столько навел к Пименовым… Держись-ка теперь, Устиньюшка, жених-то в чужой дом влазит со своим уставом…»

12

В шахту бригаде идти во вторую смену, на начало свадьбы не успевали, и ребята с этим не могли примириться.

— Айда к парторгу, пусть пересмену нам сделают, — предложил Лагушин Степану Игнашову, оставшемуся за бригадира. — Не часто у нас люди женятся, может и снисхождение начальство сделать…

— Почему к парторгу? — недоуменно пожимает плечами Степан, посматривая на Пахома Лагушина, больше всех проявлявшего подозрительную активность.

— Свадьба — дело общественное, тут надо через Сойченко, чтоб наверняка было, — поясняет тот. Оживление Пахома можно понять: в связи с невыходом Андрея на работу, разбор прогула Лагушина и Кораблева отложили. И Пахом втайне надеется, что постепенно их провинность забудется.

Однако Сойченко, к которому обратился Игнашов, сразу же вспоминает о прогульщиках.

— Пересмены не будет, — сухо замечает он, выслушав Степана и хмуро поглядев на ерзавшего Пахома и молчаливо отведшего взгляд Кораблева. — Хватит нами одного «ЧП». Трудно на вас надеяться. Не исключено, что Лагушин или кто-нибудь еще снова выкинет по пьянке какой-нибудь номер.

— Ну что вы, Александр Владимирович! Неужели на нас нельзя… — начал было Степан, но Сойченко останавливает его:

— Подожди. Дело не в одних прогулах. Маркшейдеры предупредили, что вот-вот в вашем забое появится вода. Тут не до пьянок, каждый должен быть начеку. Не