нас напали страшные чудовища. Таких я никогда раньше не видел. Ужас, как он есть, пришёл из темноты, и мы были вынуждены отступить. Я был вынужден, если точнее.

Рассказ Тонкого заставил меня удивиться. Сколько раз я пытался его расспросить о том, что нас ждёт в Пределе, но он всё время отмалчивался. А теперь его будто прорвало, но с каждым словом вопросов у меня становилось только больше.

— Это что за чудовища такие? — начал я с конца.

— Ты думаешь, у меня было время их разглядывать? Огромное чёрное пятно и жёлтые, горящие ненавистью глаза. Вот что я запомнил.

— И вас было много перед тем, как они напали?

— Двенадцать. Дюжина человек, но выжил только я.

— Главное, что выжил.

— Думаешь? Все одиннадцать были моими друзьями. Вряд ли ты себе представляешь, что такое лишиться всех близких людей разом. До сих пор ночами вижу их лица в кошмарах.

— Действительно. Не представляю, — решил я обойтись сегодня без откровений. — А вот тот город, о котором ты упоминал. Ты же говорил, что в Пределе люди не живут, тогда откуда он здесь взялся?

— Да, люди здесь не живут, но и город тот не для людей.

— Там живут те чудовища, что на вас напали?

— Нет. Там обитают тени. Призраки тех, кто ушёл в Предел и не вернулся.

— Сложно представить.

— Это нормально. Я и сам сомневался, пока всё это не увидел своими глазами. В любом случае, нам лучше лечь спать. Впереди ещё слишком долгий путь.

На это я с готовностью согласился. Бороться со сном становилось всё труднее, веки отяжелели и едва сдерживались, чтобы не сомкнуться, а зевота одолевала через слово.

Стоило лишь прилечь, как темнота унесла меня в красочные дали снов, где покой уже притомился меня ждать.

Глава 35

За два дня мы углубились в Предел достаточно, чтобы зарница Тишины пропала с горизонта. Тьма, кромешная и непроглядная, сгустилась вокруг нас, ограничив видимость двумя десятками шагов. Горы мусора стали лишь смутными очертаниями, а дорога — узкой лентой между ними, теряющейся в пустоте.

С каждым часом становилось всё неуютнее. Нам постоянно казалось, что кто-то следит за нами, и обсуждали это шепотом. Вряд ли среди нас был хоть один человек, кто бы обрадовался встретиться с этим «кем-то». А мне так после рассказа Тонкого и вовсе не хотелось руку с рукояти пистолета убирать.

Я постоянно спрашивал проводника, долго ли ещё идти, но получал в ответ отстранённое: «Не спеши взглянуть в лицо страху». Если поначалу меня аж передёргивало от того, с каким видом Тонкий это говорил, то уже на второй день проснулась злость.

— Ты можешь по-человечески сказать или уже разучился?

Тонкий осмотрелся, выискивая подсказки среди мусора, а потом коротко ответил:

— Три дня.

— А раньше ты посчитать не мог? — заворчал позади нас горбун. — Как говорить надо было, так он молчанку молчал, а как завёл нас поглубже, так три дня у него оказалось.

Сегодня он окончательно растратил весь свой запал и с самого утра изводил нытьём то меня, то Тонкого. И ноги у него болели, и дома дела срочные объявились, и каши ему не докладывали, и воды не доливали. Одного он не учёл. Я к его брюзжанию привык и пропускал всё мимо ушей, а вот терпение Тонкого частенько давало сбой. Так и теперь тот резко обернулся и процедил сквозь зубы:

— Тебя никто не просил с нами тащиться. Сидел бы в Чарке и вилки с ложками местами перекладывал.

— А чаво эт ты умничаешь? Умников у нас тут и без тебя двадцать человек. Сказал бы лучше, чаво поблизости интересного есть, а то никакого хабарчика так и не вынесем. Считай, вхолостую ходили.

— Кто о чём, а лысый про баню, — улыбнулся я.

Но Тонкому было не до смеха:

— Если хочешь в мусоре копаться, я не задерживаю. Пожалуйста. Только ждать тебя никто не будет. Сиди и надейся, что на обратном пути мы о тебе вспомним.

— Отставить! — вмешался я, прежде чем горбун в сердцах согласился. — Оставлять никого мы не будем. Черепаха, заканчивай ныть, а то мы так и за три дня никуда не дойдём.

— Ну конечно, опять я виноватый, — смирился горбун, но замолчать ему не позволил внутренний стержень протеста. — Все кругом сплошные ангелочки, токмо подгузники менять и успевают.

И не успели мы успокоиться, как темноту разрезал пронзительный вой. Он пронёсся над нашими головами и эхом отдался вдали. Тут же испуганный шепот пробежался ему вслед по каравану. Кто-то из рогатых даже выругался и достал самострел. Вряд ли они видели хоть раз в своей жизни собаку или волка, так что и вой для них наверняка показался чем-то зловещим.

Впрочем, я и сам ничего подобного не ожидал. В такой неестественной тишине меня бы насторожил и обыкновенный шорох.

А вот горбун не испугался совершенно. Он даже не понял, что произошло. Повернулся и, грозно помахав костылём, спросил:

— Кто там ещё верищит?

— Это и есть твой призрак Предела? — обратился я к Тонкому.

— В Пределе есть вещи куда более опасные, чем призраки. — загадочно ответил тот и громко добавил: — Не обращайте внимания, это просто мусор!

Мы двинулись дальше, но теперь все только и говорили, что о странном звуке. Спорили, мог ли так скрипеть мусор или это ветер, что иногда появлялся среди куч. Верилось им с трудом, а каждая новая версия нас только замедляла. Не умели рогатые одновременно увлечённо спорить и тащить телегу, слишком сложным это для них оказалось.

Вой повторился, когда мы уже собирались делать привал. Прошли куда меньше, чем рассчитывал Тонкий, но проще было сделать перерыв и дать людям вдоволь наговориться, чем изводить нервы и беспрерывно их подгонять. Тут-то неожиданный повод для новых рассуждений и появился. Впрочем, теперь вой не произвёл того же впечатления. Во второй раз он уже стал знаком и не так резал слух.

Оставаясь настороже, мы приготовили еду и поели, расположились поудобнее для отдыха. Я сел недалеко от телег между Черепахой и Тонким, и мы лениво перебирали слова, чтобы не уснуть. Старались говорить о чём угодно, но только не о вое. Не хотелось мне думать, что чудовища уже следуют за нами по пятам.

В промежутке между двумя моими неудачными шутками горбун поднялся и пошел искать ветру. Скрылся за телегами, покряхтел там немного, а потом как заулюлюкает:

— Ты гля, какая прелесть! Это ж откудава ты только взялся такой? — и к нам обратился: — Мужики, подь