я не буду к этому готова.

— Это нормально. Мы все этого боимся. Но это же не повод стоять на месте.

— Может быть, — выдохнула она, словно устала ему объяснять, — но пока пусть всё останется как есть, хорошо? Ты будешь приезжать, когда сможешь. Я тебя ждать. А там видно будет.

51

— Пока? — удивился Вадим. — Пока это сколько? Месяц, год, пять, десять лет?

Ему казалось, он стал понимать её лучше, но нет, она так и осталась для него загадкой. Загадкой за семью замками и сотней закрытых дверей: открываешь одну, а за ней другая, и снова, и ещё.

— Ты расстроился? — участливо спросила она.

— Да, — честно признался Вадим. — Я чувствую себя лишним в твоей жизни. Чувствую себя собакой, которой отвели место и дальше ходить не разрешают.

— Чёрт, так и знала, что проще было согласиться, — шумно выдохнула Ирка. — Поехать, залить на хрен кетчупом твою белоснежную кровать, как я и собиралась сделать, натоптать в твоём Майбахе, прослыть дурой среди твоих коллег-программистов и, собственно, всё. Пусть это было бы похоже на секс из жалости, зато ты был бы счастлив, что добился своего.

— Ничего нет хуже, чем секс из жалости. Оставь это для своего друга Севера, — глянул на неё Вадим, почувствовав не просто раздражение — гнев, приступ ярости.

— Ясно. И мы опять вернулись к Северу, — отвернулась она к окну.

— Ну это же для него ты пытаешься оставить «островок безопасности», — шумно дышал Вадим, раздувая ноздри, как бык, — или запасной аэродром, на который всегда можно совершить посадку. Сомневаюсь, что ты не осознаёшь, что пытаешься оставить место в своей жизни для него.

— И отжимаю это место у тебя? — резко повернулась она. — Или ты, или он? Ты хотел поставить вопрос так?

— Да, я хотел поставить вопрос именно так, — вцепился в руль Вадим.

— И чем же тебе помешал Север? У него девчонка, у него учёба, служба, своя жизнь. Мне не надо выделять для него место или отнимать у тебя. Он часть моей жизни, часть меня, если хочешь, как рука или нога. И, честно говоря, я надеялась, ты с ним подружишься.

— Как ты с моей мачехой? — усмехнулся Вадим. — Помнится, именно это предложил тебе мой отец. Не понимаю зачем, — покачал он головой, — и выглядит это как полный бред, но он же это тебе предложил?

— Вадим! — вцепилась Ирка в сиденье, когда он пошёл на обгон и едва успел свернуть на свою полосу перед встречной машиной. — Сбавь, пожалуйста, скорость.

— Ты не ответила. Зачем тебе с ней дружить?

Ещё один опасный вираж.

— Сука! Останови, я на хрен выйду! — заорала она. — И лучше пойду пешком до Хабаровска!

— Трусиха, — сбавил он скорость и сам словно остыл. — Рассказывай, или снова разгонюсь.

— Ты же знаешь, как это называется?

— Пытки? Угроза? Насилие?

— Я пѝсать хочу. И пока ты не остановишься, я вообще ни слова тебе не скажу.

— Так и разобьёмся? Молча? — он снова слегка придавил к полу гашетку. Благо прямой участок трассы, давал и хороший обзор, и возможность разогнаться.

— Вадим, ты меня пугаешь.

— Я знаю. Ты меня тоже пугаешь, Ир. И толкаешь на отчаянные поступки. Я сам себя боюсь, потому что не знаю, что сделаю в следующий момент, — всё же сбросил он скорость до приемлемых километров в час, вдруг осознав, что хоть и спускал иногда пар на гоночном треке, на дороге так себя никогда не вёл. — Может, тоже брошусь вниз головой с пирса в воду, — вспомнил Вадим того несчастного пацана соседа, что пробил себе башку. — Или рвану за тысячи километров только бы тебя увидеть.

— Я никого не толкала в воду. И не просила тебя приезжать, — обиделась она.

— Нет, но, кажется, теперь я его понимаю.

Вадим нажал на тормоз и остановил машину на обочине.

— Что будем делать? — отстегнул он ремень безопасности.

— С чем? — сделала она то же самое.

— С тем, что ты всё время «пытаешься жить без меня», словно меня нет. Не можешь попросить у меня денег, боишься поделиться сокровенным, пожаловаться или сказать в чём нуждаешься. Я как был чужим для тебя, так и остался — вот как я это расцениваю, Ира. Что я для тебя случайный вариант, проходной. Ты просила доверия, и я распахиваю тебе всё: двери дома, душу, сердце, а ты топчешься на пороге и оглядываешься, стоит ли заходить. А ещё с тем, что у нас разные представления о будущем.

— А в твоём понимании общие представления о будущем — это твои? Ты предлагаешь — я соглашаюсь и ни о чём не спрашиваю? Или мы всё же это обсуждаем?

— Ир, я не могу жить на два города.

— То есть или я там с тобой, или здесь одна, я правильно понимаю?

— Иди писай, да поедем, — посмотрел Вадим на часы.

— Я не хочу пѝсать. Перехотела. Ладно, пусть так: ты сам по себе там, я сама по себе здесь. Мы больше не пара. Ты свободен! — взмахнула она руками.

— Спасибо, но нет, — завёл машину Вадим.

— Что нет?

— Я тебя не отпускаю. И мне не нужна свобода. Я хочу быть только с тобой. Но я хочу быть с тобой каждый день. Просыпаться, засыпать — с тобой. Завтракать, ужинать, обедать. Проводить с тобой выходные и не лететь ради этого семь часов в самолёте. Ты нужна мне рядом.

— Я, конечно, понимаю, что секс каждый день важен, — вернула она ремень на место, звонко щёлкнула замком. — Но, кажется, мы дольше трёх дней вместе не выдерживаем.

— Просто мы перешли из стадии абсолютного принятия в стадию притирки, — улыбнулся Вадим. — Все через это проходят. Или не проходят, — пожал он плечами.

— Расскажи мне лучше про свою мачеху, — неожиданно сказала она.

— Зачем, если ты уже выиграла спор?

— Не совсем. Хочу выдрать жало у этой гадюки, — с чувством сказала она. — И очень надеюсь, что ты мне поможешь. Чёрта с два я позволю ей выйти сухой из воды. А ничто