На том конце провода послышался разочарованный вздох, и я сжал переносицу, качая головой.

– Мама на мели, – процедил я сквозь стиснутые зубы, снова возвращаясь к причине своего звонка. – Я отправил ей все, что мог. Пап, пожалуйста. Умоляю тебя. Помоги ей. Пока она не сможет снова встать на ноги.

– Она никогда этого не сделает, если и дальше будет получать подачки от тебя, от меня или кого-то еще, Клэй.

Я провел ладонью по лицу.

– С ума сойти.

– Слушай, ты можешь называть меня сволочью и считать злодеем, если тебе так хочется. Но позволь сказать тебе правду, сынок: она наркоманка. И уже много лет. Она находит мужчину, который может заботиться о ней и давать любую дурь, какую она пожелает, и тогда она счастлива. Как только он уходит, она погружается в саморазрушение. Она не способна работать самостоятельно.

– Да черта с два! – закричал я. – Она вырастила меня! Она вырастила – не ты. Она была рядом каждый вечер, готовила мне ужин из оставшихся продуктов, даже когда их было совсем немного, и все это после работы – иногда в две смены.

– А откуда у нее, по-твоему, были силы это делать? Почему, как ты считаешь, в доме почти не было еды, но зато у нее всегда находились деньги на то, что ей нужно для выживания?

Я пропустил намек мимо ушей, хотя в горле жгло оттого, что отец, возможно, был прав.

– Ты чудовище, – выдохнул я. – Ты эгоист и можешь думать только о себе. Как и всегда.

– Я был таким же, как ты! – прокричал он, перебивая меня. – Лез из кожи вон ради нее и всех остальных людей в моей жизни. Но однажды стало уже слишком. Я больше не хотел быть гребаным ковриком, о который все вытирают ноги. И поверь мне, ты до этого тоже дойдешь. Во всяком случае, я очень на это надеюсь. Потому что жизнь, в которой отдаешь, ничего не получая взамен, – это не жизнь.

Я покачал головой, отвергая большую часть его нравоучений.

– Значит, ты не поможешь. – Это был не вопрос. Констатация факта, известного мне на самом деле еще до звонка.

– Это не поможет. Только все усугубит. И нет, я не стану этого делать.

Я подавил острую боль в горле, тяжело дыша.

– И что же мне делать?

– Играть в футбол, – ответил он уже спокойнее. – Получить диплом. Встречаться с красивыми девушками и не влезать в неприятности с друзьями. Быть ребенком, бога ради. Твоя мать – взрослая женщина. Она может сама о себе позаботиться.

– Ясно.

Отец помолчал, потом сделал протяжный вздох в такт с моим на том конце провода.

– Жизнь трудна, Клэй. Я знаю, ты это уже понимаешь, но ты только начинаешь постепенно постигать, насколько же она может быть тяжела. Твоя мама сама разберется. Правда. А если не сумеет, ей некого винить, кроме самой себя.

Меня поражало, что он сумел найти в этом утешение, мог произнести эти слова и искренне в них верить.

– Не знаю, когда ты стал таким эгоцентричным, но надеюсь, что никогда не смогу спокойно отвернуться от своей семьи так, как это сделал ты.

Я повесил трубку и сжал телефон с такой силой, что экран треснул, а потом сунул его в карман.

Оставшаяся часть прогулки по кампусу прошла в быстром темпе, и когда я ворвался на стадион, мой лоб покрылся испариной. Я все еще был ослеплен яростью, все еще кипел после разговора и даже подумывал прошмыгнуть в тренажерный зал и выполнить быстрый сет, чтобы выпустить пар.

Но как только повернул за угол, то увидел ее.

Помещение, которое обычно было отведено для наших самых влиятельных благотворителей, преобразилось. Внутри гремела музыка и сверкали огни, а над двойными стеклянными дверьми висел огромный плакат. Джиана стояла перед ними на фоне фотобудки с логотипом команды, а ей в лицо было направлено с десяток камер, пока она с трибуны вещала в микрофон.

Она была словно видение, облаченная в платье длиной до пола, сверкавшее звездным светом на ее коже. Само платье было без рукава на одной руке, но окутывало вторую до самого запястья. Вырез на груди был утонченным и элегантным. Ей даже не нужно было оборачиваться, чтобы я понял, что платье с открытой спиной, о чем можно было судить по вырезам чуть ниже груди, видимым с моего угла обзора.

Ее кудряшки были уложены, зачесаны в высокий гладкий пучок, который превратил ее из молоденькой девушки в неподвластную времени кинозвезду. Джиана улыбалась с розовой помадой на губах, а ее голубые глаза сверкали под светом камер, пока она говорила уверенно, подняв подбородок и расправив плечи.

Я лишился дара речи.

Был заворожен.

И не мог сойти с места, пока ее глаза не вспыхнули за спиной оператора и не остановились на мне.

Она вырвалась из медиабезумия и потянула Кайла Роббинса занять ее место у трибуны. Он с легкостью приступил к интервью, а Джиана, понаблюдав за ним всего мгновение, ускользнула прочь, придерживая подол черного платья, который заскользил по выложенному плиткой полу, когда она устремилась ко мне.

– Ух ты, – выдохнула она, тихонько присвистнув, и окинула меня взглядом. – Я знала, что ты можешь привести себя в порядок, но думаю, еще никогда не видела, чтобы черный смокинг смотрелся так хорошо.

Джиана улыбнулась, озвучив комплимент, легко, непринужденно и игриво, как мы всегда и общались. Оттого мое сердце вспыхнуло, но я скрыл это как только смог к тому времени, когда она снова посмотрела мне в глаза. Ведь знал, что мне нужно будет похоронить эти чувства заживо, если придется.

– А я не думал, что разрезы могут быть такими высокими, – размышлял я вслух, приподняв бровь при виде ее обнаженного бедра. – Без очков?

– Надела линзы, – ответила она непринужденно, а потом нахмурилась. – Это… я нормально выгляжу?

– Ты выглядишь… – Я прикусил губу, чтобы сдержаться и не сказать все то, что хотел, и ограничился тихим: – Умопомрачительно.

Джиана покраснела, встала рядом и взяла меня под руку.

– Пойдем, заставим тебя общаться с гостями, чтобы ты увел деньги у какой-нибудь несчастной богачки и выставил меня в лучшем свете на сцене аукциона.

– Так вот какова моя задача на этот вечер? – спросил я. – Выставить тебя в лучшем свете?

– И собрать много денег на благотворительность, – добавила она.

Ее улыбка слегка померкла, когда мы вошли в зал, а мне оказалось достаточно лишь кивнуть волонтерам, проверяющим билеты, – они и так знали, кто я такой.

Я был восхищен тем, как преобразился