26 мая пригласили Карякина на заседание горкома партии. Осуждали его все и гневно. Но больше всех распалилась секретарь горкома по идеологии Людмила Ивановна Шапошникова.

– Знаете, кто такой Карякин? Он – главный идеолог Театра на Таганке. А что он позволяет себе в публичных выступлениях! Таких, как он, надо отправлять в Караганду. Пусть там поработает учителем!

Тут Карякин не выдержал:

– Вы соображаете, что говорите? Учителем работать для вас – все равно что кайлом отбивать породу в лагерях. Можно и идейно невыдержанным? А сами-то вы знаете, что о вас говорят рабочие в Москве?

– А что, что могут обо мне говорить рабочие?

– Да то, что вы на своем месте Хрущеву… лизали, а теперь новому начальству лижете.

Главный «идеолог» Москвы пошла красными пятнами и сдавленным голосом прошипела:

– Товарищи, что он говорит, я всегда с линией партии, я всегда с линией партии!

Исключили его единогласно по двум пунктам: за беспрецедентно грубое поведение на горкоме партии; за идеологически неверное выступление на вечере памяти Платонова.

Однако дело с исключением затянулось. Назначили ему «партийную следовательницу», которая пыталась «найти общий язык». Сначала предложила написать статью против Солженицына. Отказался.

– Ну, тогда напишите о Чехословакии, против чешских ревизионистов.

Он в ответ валяет дурака.

– Тут вот какая закавыка. Вот жена у меня занимается Латинской Америкой, а там двадцать две страны. И я над ней посмеиваюсь. А мне, чтобы узнать одну страну Чехословакию, надо долго разбираться.

– Вы что, издеваетесь?

Готовившим в горкоме документы на исключение Карякина из партии не удалось получить согласие «треугольника» (партком, местком, администрация) в Институте международного рабочего движения, где он работал.

А в институте уперся зампредседателя профкома Владимир Илюшенко: наотрез отказался подписывать документы об увольнении его с работы. «Тройка» не сработала.

Дом наш на какое-то время превратился в своеобразный «штаб поддержки и сопротивления». Приходили писатели. Помню хорошо Борщаговского, который организовал письмо писателей в защиту Карякина в Отдел культуры ЦК КПСС. Пришла секретарь директора института Аза и заверила Юру, что в институте все за него. Однажды пришел совсем новый для нас человек Аскольдов, которому друзья посоветовали обратиться к Карякину. У него, мол, есть друзья в аппарате ЦК, может, что-нибудь придумает. Саша – он стал потом нашим другом – рассказал о своем деле: снял фильм «Комиссар» по мотивам рассказа Гроссмана «В городе Бердичеве». Дипломная работа на Высших режиссерских курсах. Фильм запретили, положили на полку, да еще уволили со студии со штампом в трудовой книжке «профессионально непригоден». А потом исключили из партии.

Собственно, в 1968 году, после ввода наших войск в Чехословакию, покатилась волна исключений из партии «инакомыслящих» творческих людей. А ведь в те годы исключение из партии означало автоматически увольнение с работы и получение «волчьего билета».

Помнится, такая угроза нависла над журналистом и писателем Григорием Свирским. Он прошел войну военным корреспондентом, в начале 1960-х годов написал роман «Ленинский проспект», вызвавший дискуссии, много выступал с критикой советской действительности. Свирский пришел к Карякину посоветоваться. А Юра сказал ему с юмором и почти нежно: «Дорогой мой, тебе с твоим рубильником лучше вообще не соваться в эту стаю антисемитов». Григорий так и сделал. При первой возможности в 1972 году эмигрировал в Израиль, потом уехал в Канаду. Жив-здоров по сей день.

Осенью неожиданно раздался звонок: Карякина вызвали к самому председателю Комиссии партийного контроля при ЦК КПСС Арвиду Яновичу Пельше. Потом мы узнали, что А. С. Черняев, оказавшись однажды в одном самолете с Пельше, попросил за Юру, поручившись за его честность и порядочность.

Надо идти в ЦК, а у Карякина фингал под глазом, и он с похмелья. Накануне много пил, как и вообще в то лето. Привычно тональным кремом замазываю фингал и советую дышать в сторону. Он, как потом мне рассказал, поначалу старался дышать в сторону, а потом вдруг учуял знакомый «перегар», идущий от собеседника. Это как-то упростило дело. Стало возможным не точто говорить на равных, но вдруг почувствовал, что он во всем прав.

Встреча с Пельше прошла идеально.

– Вот вы дружите с Солженицыным. А не знаете, каков он на самом деле. А мы знаем.

Карякин в ответ после долгой паузы:

– Согласен с вами: исключить Карякина из партии за то, что вы всё знали о Солженицыне, а он не знал.

– Ну и хитрец вы!

В ноябре того же года вопрос решался на заседании Комиссии партийного контроля ЦК. Опять все члены комиссии выступали с гневным осуждением, требовали подтвердить решение горкома партии и исключить Карякина. И тут слово взял Пельше и спокойно, обведя взглядом всех собравшихся, сказал: «Я вот тут послушал вас. Дело посмотрел, с Карякиным поговорил. Думаю, следует оставить его в партии. Он человек честный». И тут же все как один признали истинно верным только что предложенное решение председателя КПК. Все бумаги автоматически были спущены в райком и в первичную парторганизацию.

Но в жизни Карякина началось трудное время: его не печатали, выступления отменялись. Ведь перелом произошел и в жизни всей нашей страны. Хрущевская «оттепель» кончилась. Пражская весна 1968 завершилась горячим кровавым августом: советские танки вошли в Прагу. Александра Дубчека убрали. Очень многих наших друзей в Чехословакии посадили, приговорили к принудительным работам. Образованный, немного наивный, милейший человек Славик (представитель Компартии Чехословакии в журнале «Проблемы мира и социализма») стал асфальтировать дороги. Столько помогавший мне добряк Прохазка сгинул, никто о нем ничего не знал. Иржи Зузанек, большой друг Юры (он вел в журнале материалы по культуре), вместе со своей русской женой Тамарой эмигрировал сначала во Францию, потом в Канаду. Наша подруга Леночка Рюрикова (дочь Бориса Сергеевича Рюрикова, работавшего в журнале ответственным секретарем), вышедшая вместе с Володей Лукиным на улицы Праги, протестуя против ввода войск и убийства мирных жителей столицы, ушла в подполье. Володю Лукина с семьей в 24 часа выслали на родину.

В Москве после разгрома чешской демократической революции тоже не стеснялись расправляться с писателями-вольнодумцами и с правозащитниками. Начиналось гнилое время.

«Досуг учиться»

Семидесятые годы называют обычно годами застоя. Это было и так и не так. Для многих думающих людей нашего поколения эти годы стали временем учебы, временем накопления сил. Карякин целиком ушел в кабинетную жизнь. По его словам, ему выпал «страшный досуг учиться».

Я за это время стала «спецом» по Чили, написала книги о том, как и почему не удался