– Он расстроен, – передала она мне. – Говорит, что наше присутствие пошло бы ему на пользу, представило в хорошем свете.

А нам? Как бы выглядели мы?

В школе я оставалась персоной нон-грата, хотя из газетной чепухи об этом невозможно было догадаться. Они постоянно приводили цитаты «неназванного источника, близкого дочери Мелгрена», который, как утверждалось, владел секретной информацией о моих отношениях с серийным убийцей. И кому какое дело, что друзей у меня нет, Мэтти мне не отец, а присяжные еще не вынесли ему вердикт?

Хотя мама не ходила на заседания, она беспрестанно слушала радио, не выключая его даже на ночь. Пила постоянно, на работу ходила время от времени. Обязанности готовить ужин и делать уборку легли на меня. Я приводила квартиру в порядок, когда возвращалась из школы, а утром просыпалась и обнаруживала бардак.

Я читала газеты, смотрела новости и готова была рыдать от открывавшихся подробностей. Вглядывалась в старые фотографии, пытаясь уцепиться за того, которого теряла, найти в них человека, которого знала. И все же убийства набросили тень на все, что меня окружало, и я уже не могла разобрать, где правда, а где ложь. Даже сейчас, двадцать лет спустя, мне все еще сложно примирить свои воспоминания о человеке, которого я любила, с картиной, которую нарисовала сторона обвинения.

Невыносимо было знать, что он разрушил столько жизней. Невозможно справиться со стыдом. Когда ко мне пристала Салли Снайдерс, я ответила, хотя не совсем искренне, и она это тоже поняла. Я словно вернулась на урок мисс Бекон, только в этот раз мне было наплевать, что обо мне думали и была ли мама замужем за Роналдом Макдоналдом.

На второй неделе процесса показания давала Грейс Кинан, сестра убитой в Грейстоуне восьмилетней девочки. Не поднимая глаз, она рассказала суду, как Мэтти спрашивал у них с сестрой дорогу и говорил, что потерял собаку.

– У него был поводок и карта. Было непохоже, что он обманывал.

Из рассказа Грейс выходило, что Нив не хотела помогать незнакомцу, торопилась на день рождения бабушки.

– Я ей сказала, что бедному псу, наверное, ужасно страшно. Она наконец согласилась, и мы пошли. Я…

Грейс замолчала, губы у нее дрожали. Прокурор дал ей время прийти в себя.

– Нив и тот мужчина отстали, а я шагала первой, звала собаку. Сестренка поскользнулась и подвернула ногу. Устроила настоящую сцену, плакала, кричала. Говорила, что не может идти и что нога, видимо, сломана. Я не знала, как вернуть ее домой. Тогда он сказал мне бежать вперед. Сказал, что сам ее отнесет, и незачем нам обеим опаздывать на праздник. Мне подумалось, что это очень добрый человек. Казалось, я правильно поступаю…

Судья прочистил горло.

– Понимаю, мисс, что вам очень больно, однако не могли бы вы постараться не прятать глаза, когда отвечаете на вопросы?

Грейс заметно смутилась, щеки порозовели.

– Мне сложно смотреть на людей. Я стесняюсь.

Тем не менее, когда ее спросили, присутствует ли мужчина из ее рассказа в зале суда, она кивнула и громко и четко сказала «да» и указала на скамью подсудимых. «Никогда не забуду его лицо».

Позже выяснилось, что это не совсем так.

Адвокат Мэтти, Боб Харт, встал и поправил костюм.

– Давайте поговорим о том, что вы рассказали полиции.

Он вел перекрестный допрос, как хороший стрелок, каждым своим вопросом попадая точно в цель.

Несмотря на заверения Грейс, мистер Харт заставил ее признать, что она путалась в некоторых деталях.

Он зачитал отрывок из показаний Грейс полиции: «На нем были коричневые штаны».

– Не камуфляжные?

– Да, такие.

– Растительность на лице?

– М-м… усы.

– Усы? Или щетина?

– То есть щетина. У него верхняя губа была темная. Я это хотела сказать.

Много лет спустя в интервью какому-то журналу Грейс проговорилась, что хотела помочь полиции. Она испытывала вину за то, что оставила сестренку одну. Поступи она иначе, девочка осталась бы жива. «Моей семье было важно, чтобы я опознала убийцу. Я чувствовала, что могу и должна добиться справедливости ради сестры».

В этом у нас много общего.

В тот вечер Мэтти снова позвонил маме. Я тоже сняла трубку в своей комнате.

– У нас был хороший день, Эми. Мой адвокат порвал девчонку на части. У полиции нет дела. Очевидно, они фабриковали улики направо и налево.

После слов о «хорошем дне» я уже ничего не слышала. Думала обо всех уликах, которые стали известны в ходе судебных разбирательств: фотографии с мест преступлений, отпечатки ног, совпадающие с ногами Мэтти, видео с членами семей погибших, плачущими у входа в Олд-Бейли.

У меня постоянно тряслись руки. Ком в горле не проходил. А Мэтти говорил о происходящем так холодно и спокойно, словно речь шла о погоде.

Поразительно, что другим он совсем не казался холодным. Женщины, очарованные его обаянием и привлекательной внешностью, ежедневно выстраивались в очередь, чтобы занять место в «зрительном зале». Некоторым темная слава убийцы вскружила голову настолько, что они красили и завивали волосы на манер излюбленных жертв Тени. Это психологическое отклонение называют гибристофилией. Синдромом Бонни и Клайда[34]. Как угодно назови, только в голове не укладывается.

Многие говорили, что Мэтти не похож на убийцу, что такого незазорно познакомить с родителями.

Мэтти обаял не только женщин. Чем дольше шел процесс, тем больше людей сомневались в его причастности к преступлениям. Кого-то смутили сбивчивые ответы Грейс Кинан на перекрестном допросе, другие утверждали, что в деле нет неопровержимых доказательств. Я не знала, что такое косвенные улики, и даже когда прочитала в словаре, мне потребовались разъяснения.

По «Радио Лондон» какой-то эксперт объяснил, что «вне всяких разумных сомнений» означает полную уверенность в виновности, чтобы вынести однозначный приговор. Дальше он заговорил о показаниях Грейс Кинан.

– Когда адвокат защиты закончил допрос, сама девочка засомневалась, что именно Мелгрен напал на ее сестру.

Мама цеплялась за возможную невиновность Мэтти. Надежда, как игрушка, которой дразнят младенца, а только он к ней потянется – тут же отнимают.

– Его оправдают, – сказала мама. – Обязательно. У меня предчувствие.

Я же не знала, что чувствовать. В равной степени ждала как обвинительного, так и оправдательного приговора. В тот день в кафе я убедилась в его причастности, только со временем уверенность сошла на нет, и от этого все еще больше усложнилось. Я жаждала определенности. Любого окончательного решения.

– Почему ты так уверена, что он не виноват? – спросила я у мамы.

– Потому что я его люблю, – сказала она так, будто это было очевидно.

Из проекта