Мне было интересно, подумала ли она, как и я, о топорике в спортивной сумке Мэтти, когда полицейские рассказали про убийство его мамы.

Я на секунду засомневалась, стоит ли упрашивать ее разрешить мне остаться, однако быстро сообразила, что узнаю больше, если уйду с глаз и оставлю дверь открытой.

Джонс дождался, пока я их покину, затем прочистил горло:

– Мэтти когда-то обижал вас, миссис Бреннан? Причинял вам боль физически или сексуально?

По маминому голосу было слышно, что ей неловко.

– Конечно, нет.

– А в ваших… интимных отношениях он когда-либо предлагал связывание или что-то жестокое?

– Нет. Боже…

– Анальный секс? – Дакворт, в отличие от Джонса, даже не пытался соблюдать приличия.

– Я христианка, детектив.

– Значит, нет?

– Разумеется.

– Он никогда не обижал вашу дочь? Никогда не распускал руки?

– Нет, никогда.

Живот скрутило, к горлу подступила тошнота. Я никогда ей не рассказывала про тот случай, когда Мэтти не мог найти полотенце. Сама не могла разобраться, что это было и считалось ли неприличным.

– Вы замечали грязь на его камуфляжных штанах? – спросил Дакворт.

– Что?

– Вы замечали…

– Моя дочь уже сказала вам, что он не носит такую одежду.

– А в его квартире? Что-то замечали? Пятна, плохой запах? Что-то странное?

Мама ответила «нет» слишком поспешно. Наверное, мы обе в этот момент подумали о «засоренных трубах».

– Как он относится к женщинам? – не унимался Дакворт, перескакивая с одной темы на другую.

Вероятно, они поступали так намеренно. Хотели застать врасплох, как в сериале про Перри Мейсона[33].

– Женоненавистничество? – подсказал Джонс. – Плохой опыт?

Мама усмехнулась:

– Едва ли. Он – самый обаятельный мужчина, которого я видела.

– Может, он жесток к животным?

– Думаете, я бы стала с таким встречаться?

– Камуфляжные штаны у него коричневые или зеленые?

– Почему вы меня все время о них спрашиваете?

Тогда мы не знали, что в грязи рядом с трупом Нив Кинан обнаружили лоскут цвета хаки, и он совпал с образцом волокон, найденных на Хэмпстед-роуд-лок.

Детективы ответили вопросом на вопрос. Тактика уклонения, которую я впоследствии хорошо освоила.

– Он когда-либо оставлял здесь что-то на хранение?

– Нет.

– Просил лгать?

– Нет!

– Хорошо. Не взглянете ли вы на фотографии?

– Какие фотографии?

– Давайте пригласим вашу дочь. Пусть тоже посмотрит.

Я вошла раньше, чем они успели меня позвать. Джонс понимающе улыбнулся.

– У меня дочь твоего возраста, – объяснил он.

Я не стала ему улыбаться, чтобы он не подумал, что мы с ним теперь в одной команде.

Нам показали фотографии нескольких жертв. На Шерил Норт была одна золотая сережка, похожая на ту, что мама нашла в квартире Мэтти. Хотя это было так давно, что я не смогла бы сказать наверняка, одинаковые ли они. У Фэры Лоусон содраны ногти – пыталась отбиваться от нападавшего. У Джеммы Николс разрублена рука. «Ты хоть представляешь, с какой силой надо ударить, чтобы разрубить кость?».

– Понимаю, сложно на это смотреть, – начал Дакворт. – Однако, если вы припоминаете…

Я ответила, что ничего знакомого на фотографиях нет, прежде чем мама успела что-то сказать. У многих есть топорики. Сережка могла быть чьей угодно. И что с того, что однажды Мэтти вернулся с исцарапанной рукой?

Наконец детективы ушли, вложив маме в руку по визитной карточке.

– Вам лучше не общаться с журналистами, – сказал Джонс. – Иначе они от вас не отстанут.

– С чего им с нами разговаривать? – удивилась я.

Он проигнорировал мой вопрос, пожелал спокойной ночи и посоветовал запереть дверь.

Глава 53

Когда я вспоминаю о том, что было дальше, дни сливаются в запутанный клубок обрывочных видений. Калейдоскоп воспоминаний. Беспорядочных и бессмысленных.

Зато отлично помню чувство вины. Я испытывала ее, как испытывают физическую боль от сломанной ноги или ножевого ранения. Она меня изматывала, так что я не могла ни двигаться, ни дышать.

Ночью меня мучили кошмары, я просыпалась в поту, хватала ртом воздух. Не могла есть, не могла спать. Меня все время трясло.

Пробовала молиться, только после «Отче наш…» не находила слов. То есть слова я помнила, просто не считала себя вправе их произносить.

Что, если все это было ужасной ошибкой?

Я думала о сережке в квартире Мэтти, о топорике, о том, что он врал нам про кризисный центр. Про все те случаи, когда он якобы дежурил. Думала про Нив Кинан, чье изуродованное лицо не могли опознать даже родители. О Джемме Николс, которую нашли в кустах совсем близко от нашего дома. О том, как Мэтти смеялся, когда узнал, что ее поначалу приняли за манекен.

Думала о его погибших родителях, у которых он «гостил». И о том, что именно он предложил мне собирать газетные заметки об убийствах.

Затем я подумала о том, что мама сказала полицейским. Когда-то раньше уже задерживали не того. Что, если это произошло снова? Или что, если убийцей действительно был тот разнорабочий?

Думала о том, как сильно любила Мэтти, и о том, что смогла бы распознать серийного убийцу. Представляла его добрый взгляд, морщинки вокруг глаз, когда он смеялся. Вспоминала, как он всегда заступался за меня. Убийцы так себя не ведут. Не могут.

А психологический портрет преступника? Мэтти не был одиноким и прекрасно чувствовал себя в обществе. Уж если на то пошло, описание полиции скорее подходило не ему, а маме.

Едва мне удавалось убедить себя в его невиновности, как другие воспоминания разносили стройную теорию на куски, заставляя меня усомниться в собственных рассуждениях. Вечер, когда мы заказали пиццу. Сумасшедшая поездка.

Мэтти любого мог переиграть, заставлял других думать, что они преувеличивают и слишком остро реагируют.

«Ты серьезно думаешь, что я целился мячом тебе в лицо?»

«Я не думал, что тебе нечем дышать».

«Расслабься, Софи. Я же пошутил».

Что, если он не шутил? Что, если намеренно делал мне больно? Хотел меня по-настоящему напугать.

Я не знала, чему верить, и даже чему я хочу верить.

– У меня живот болит, – пожаловалась я маме. Старая уловка. – Кажется, я заболеваю.

Она лежала в кровати, хотя должна была встать еще полчаса назад. По виду, спала она не лучше, чем я.

– Ты идешь в школу, – твердо сказала мама, несмотря на то что очевидно не планировала идти в офис.

Я решила, что правда сработает лучше, чем притворная болезнь.

– Не могу. Пожалуйста, не заставляй меня.

Она глубоко вздохнула, похлопала по кровати, чтобы я села рядом. Я устроилась на краешке, ковыряла заусенцы.

– Я не в состоянии. Разреши мне остаться