— К тому времени, как я поступил на службу к одному землевладельцу в Обетере, грамоту я уже освоил — сам. Человек он был добрый и очень увлекался «изящной словесностью». И когда я спросил, не даст ли он мне что-нибудь почитать, он обрадовался. Я работал у него десять лет, и он не только обучал меня обращаться с лошадьми, но и всячески поощрял учиться. Хорошее было время…

— А потом мать тебя оттуда увезла, — невозмутимо произнес Ларош. — И я об этом не жалею.

На пороге появилась Алин в красном атласном платье с дерзким декольте. Маленький белый фартучек на нем выглядел крайне неуместно.

Эту девушку взяли на место Жермен еще до отъезда Элизабет, и они отлично поладили. Но когда в доме не стало законной хозяйки, миловидная златовласка задумала соблазнить Лароша. К нему в постель Алин забралась быстро, сочла, что теперь она на особом положении, и очень этим кичилась.

— Жалованье у меня хорошее, и я заправляю всеми делами в замке, — говорила она матери, когда приезжала по воскресеньям в гости, в соседнее местечко Вуарт. — Мсье мной весьма доволен.

И не очень грешила против правды: Гуго Ларош позволял ей спать в своей постели и осыпал подарками. С Алин у него появилась возможность утолять свои мужские потребности, которые не угасали с возрастом.

Единственное, что его в юной любовнице раздражало, — это цвет ее глаз, они были голубовато-зеленоватые, как у дочки, Катрин.

— Я пришла спросить, подавать ли уже салат, — сказала она, подходя к столу. — Распорядитесь, мсье, и Сидони сразу же его принесет!

Два высоких серебряных канделябра, по шесть свечей в каждом, давали достаточно света. Через открытые окна в комнату проникала приятная вечерняя прохлада.

— Зачем ждать? Салат — так салат, — пошутил Ларош.

Жюстен не поднял глаз от содержимого своей тарелки, демонстрируя таким образом пренебрежение, какое вызывала у него Алин, а еще — чтобы не выдать истинных чувств, испытываемых им к отцу. Это была игра, в которой он порядком поднаторел. Даже Мариетта — и та на этот счет заблуждалась. Когда она начинала упрекать любовника в излишней мягкости к патрону, он отвлекал ее поцелуями. Никто не должен знать истинных причин, почему он здесь и разыгрывает роль примерного сына…

— Хорошо ли приготовлен фазан? — спросила Алин, бросая на патрона выразительный взгляд.

Проходя за креслом Лароша, она легонько провела рукой по его спине, после чего томной походкой удалилась.

— Не сердись на нее, Жюстен. Алин — девушка хорошая. До того, как ты поселился в замке, я иногда звал ее к столу. Терпеть не могу есть в одиночку! И вообще, хорошо, когда в доме есть женщина, особенно в таком мрачном, как наш.

— Не могу с вами не согласиться, мсье. Но только я бы предпочел делить кров с Элизабет. Жаль, что она уехала, — посетовал юноша. — Насколько я помню, в Гервиле ей нравилось, она любила свою Перль, да и родственники по отцу, Дюкены, живут рядом.

— Думаешь, мне не жаль? — пробормотал Ларош, правда, с некоторым смущением.

Жюстен застал его врасплох. Прежде они не говорили об Элизабет в такой прямой манере.

— Почему она вышла замуж в Париже, а не в Гервиле? — продолжал Жюстен, отмечая, как Ларош переменился в лице, и радуясь этому.

— Женские капризы! Поговорим лучше о лошадях. Один наш коб[28] хромает, надо будет завтра с утра поставить ему пластырь.

— Капризы? — переспросил Жюстен, поднимая на отца свои черные глаза. — Но вы

— официальный опекун, и без вашего согласия никакой свадьбы быть не могло.

— Разумеется, я его дал! Мальчик мой, сделай милость: вычеркни ее из своей жизни, как это сделал я. Пойми, я не идиот, и я догадался, что у тебя к ней были чувства. Забудь ее! Моя внучка сейчас в Америке, замужем за этим проходимцем Джонсоном.

Появление Сидони, невысокой сорокалетней женщины, очень худенькой, в своем черном платье и белом переднике, положило конец дискуссии. Служанка, отличавшаяся робостью, поставила салатницу на стол и с многочисленными поклонами удалилась.

— И все-таки Элизабет — моя племянница, дочка сводной сестры. Как только я об этом узнал — кстати сказать, из ее уст, — влечение, которое я к ней испытывал, превратилось в нежную привязанность.

— Вот и славно! — воскликнул Ларош, тушуясь все больше.

Жюстен с задумчивым видом положил себе на тарелку немного салата. В глубине души он ликовал.

«Старый дурак ничего не знает! Ему неприятно вспоминать, что Элизабет вышла замуж в Париже. Но что она вдова, он еще не скоро узнает…»

Они молчали до самого конца трапезы. Коротко пожелав Ларошу хорошего вечера, Жюстен встал и отправился в конюшню. В парке шелестели листьями деревья, кое-где вспархивала или подавала голос птица. Жалостно ухала сова.

Благодаря ненависти, которая зрела в нем, Жюстен откровенно наслаждался своим новым социальным статусом. Новая одежда была приятна телу, кожаные сапоги славно поскрипывали при ходьбе. Это был его реванш за жестокое обращение в детстве, за страх, и голод, и холод. Он погладил Перль, поиграл немного с ее жеребенком. Жюстен любил эту лошадь, и малыша тоже.

Выйдя на улицу, посмотрел на первые звезды, надеясь, что там, за океаном, Элизабет не очень горюет.

— Будь сильной, моя принцесса! — прошептал он. — Ты навсегда в моем сердце!

Нью-Йорк, Дакота-билдинг, в тот же день

Норме очень хотелось взять за руку Элизабет, которая грустно смотрела вслед уходящим Леа Рамбер и Анри с детьми. Они настояли на том, чтобы пешком пройти к ближайшей трамвайной остановке.

— Норма, я старалась никому не испортить праздник. Скажи, у меня получилось? — тихо спросила молодая женщина.

— Мсье Моро заметил, и Луизон тоже, — отвечала домоправительница Вулвортов. — Вы вернулись к аттракциону бледная как полотно, и пока мы полдничали, почти не улыбались.

— Знали бы вы, что сказал мне тот человек с медведем! Мне было не до улыбок. Норма, мне нужно поговорить с ма. Не дожидаясь возвращения свекра. Срочно!

Элизабет рассказала Бонни о том, что обратилась к детективу, а потом разоткровенничалась и с Нормой.

— Мистер Джонсон на днях приедет, и лучше подождать, чтобы иметь на руках доказательства.

Они вошли во двор Дакота-билдинг, не встретив при этом швейцара. Элизабет с тревогой посмотрела на окна верхнего этажа.

— Скарлетт Тернер — никакая не оригиналка и не чувствительная особа, как говорит ма, — проговорила Элизабет вполголоса. — Дрессировщик говорил расплывчато, но главное я поняла: он служит посредником