— Не гневайся, дочка, мы были не правы, жаль, не все это поймут. Не наказывай людей, моя вина за тем стоит — не их. Должен был я проследить за упокоением Чернавы. Ведьма она или нет, но наша. Деревенская. Я ныне здесь староста, видать, слеп да глух был, наперед о затаенной обиде Вячко не подумал. И ты прости меня, видел, как к тебе относятся жители, да не заступился, не защитил от страха и злобы людской.

С сокрушенным, тяжелым вздохом Агидель протянула ему свои руки, чуть сжала дряблые, потемневшие от тяжелой работы мозолистые пальцы.

— Не губите себя, Беляс. Она будет ждать вас на другой стороне, но не зовите её раньше времени, подарите своей Марусе покой. Проживите столько, сколько положено и проживите достойно. Пусть Марья сможет гордиться вами, пусть ей не будет больно смотреть, как тошно мечетесь вы на этом свете.

Её голос перешел на шепот, чувства, которые она хотела обличить в теплые слова, задели стариковское сердце. К уголкам морщинистых глаз подступили слезы, мужчина суетливо растер припухающие веки пальцами, неловко кивнул, отступая на шаг.

— Подскажи-ка мне дочка, где именно похоронена наша Чернава, хочу пойти, повиниться перед ней.

— Мы перехоронили её у брусничника. Теперь навестить её сможет каждый. — Холодный взгляд с вызовом обошел всю толпу, люди по-прежнему молчали, опустили головы.

Староста кивнул, погладил её по руке. Проходя мимо, по плечам похлопал парней. Сгорбленная под гнетом своего горя и бегущего вперед времени, его удаляющаяся фигура стала сигналом для всех деревенских. Люди поспешно семенили прочь.

Уставшая Агидель отказалась от провожатых и устало поплелась к своему дому, подгоняя трусливый народ. Ждан придержал перед парнями калитку, с широкой искренней улыбкой пожал стоящему Елизарову руку.

— Поздравляю, Слава, добился своего. Вы только переночуйте сегодня, мальцы, на сеновале. Шишимора от вас деру дала, наш домовой её к себе не пустил, посеменила куда-то прочь мелкая чудь. А вот здешний дедушка домовик гневаться будет, потерял свою женку, дурковать ночью может. Не берите до головы кур, скотину всегда новую завести можно, а вот людская жизнь бесценна, хорошо, что себя сберегли и дурное дело поправили.

Поблагодарив за предупреждение, Бестужев с Елизаровым завернули к небольшой пристройке рядом с пустым курятником. Лучше обколоть бока и нос о душистое, приятно пахнущее сено, чем проснуться от летящего в голову мясницкого ножа. Стоило им вскарабкаться по лестнице сеновала на второй этаж и опустить головы на сложенные лодочкой ладони, оба провалились в пустое липкое забытье.

Глава 14

Впервые за долгое время Бестужев выспался. Открыл глаза, не чувствуя хронической усталости и сухого жжения под веками. В голове было восхитительно пусто.

Лучи уходящего солнца светлыми дорожками скользили через распахнутое окно, в них плясали игривые пылинки, повинуясь движению легкого ветра. Мягкий запах сена окутывал пространство. Саша потянулся, задумчивый взгляд зацепился за спящую под самой крышей неприметную летучую мышь и её соседа-паука. Слишком тихо. Если из соседнего мягкого стога не слышится басовитого храпа, значит Елизаров поднялся раньше.

Будь его воля, Бестужев проспал бы до самой полуночи — томительное ожидание выбивало из колеи, заставляло нервно вытирать потеющие ладони и беспрестанно чесаться. Совсем скоро он станет свободен, вспомнит каково это — дышать полной грудью, он начнет различать цвета, увидит сны, от которых не будет пахнуть ванильным душистым мылом. Агидель поможет. Он не слепой, видит, как тянутся друг к другу Елизаров и деревенская ведьма, какие взгляды бросают тайком. Если Славик попросит — она поможет. Не сможет отказать тому, кого тянула на себе всю ночь, когда могла спокойно разжать пальцы и отряхнуть руки.

Выходя с сеновала, Саша нервно взъерошил волосы, в которых заплутали сухие листья мятлика, крадучись пошел к дому. Что он ожидал увидеть, переступая порог? Страстный поцелуй и жаркие объятия? Слава и Агидель, словно прилежные ученики, ровно выпрямив спины сидели за столом, корпея над записями Чернавы. Макушка к макушке, Елизаров удивленно пучит глаза, пробегает ошарашенным взглядом по строчкам, она — напротив, сосредоточенно хмурая. Беззвучно шевелятся губы, повторяя слова, перечитывая, выискивая нужное. Саша замирает на пороге, делает тихий шаг назад, в сенник, чтобы там громко закашляться, предупреждая о своём приходе. Парочка вздрагивает, Агидель пытается выдернуть свою руку из пальцев Елизарова, тот не выпускает. Склабится, словно последний деревенский дурак, и опускает переплетенные пальцы под стол, пряча руки под длинной голубой скатертью.

Саша делает вид, что не замечает. Прячет улыбку, закусывая внутреннюю сторону щеки, садится напротив, прочищая горло. Ведьма бросает на него смущенный взгляд, молча утыкается в дневник, Славик протягивает один из кипы непрочитанных.

— Я уже думал подниматься на сеновал и целовать нашу спящую красавицу. Мы тут, видишь ли, глаза напрягаем, стараемся, потеем, чтобы другу помочь. А он сладко сопит, даже не чешется. — В благодушном голосе насмешливые ноты, Елизаров хитро щурится. Ступня поднимается и опускается на возмущенно поскрипывающий деревянный пол, выбивает четкий неспешный ритм. Саша почти уверен, что так он себя ведет с того момента, как опустился на стул. Оставалось посочувствовать сидящей рядом ведьме — ему самому подобные звуки здорово действовали на нервы.

— Давно начали искать? На что вообще это похоже?

— Мы начали пятнадцать минут назад. — Рассеянно ответив, девушка не заметила, как бессовестно улыбается укоривший минуту назад друга Елизаров. Пойманный на вранье и преувеличении собственных заслуг, сейчас он не чувствовал ни грамма раскаяния. — Ты увидишь слова приворота, сам поймешь, что это оно. Под ним или на следующей странице будет пояснение, возможно отдельно созданная чистка, что-то, что позволит разрушить работу.

Бестужев кивнул. Задумчиво потянулся к рукам Славика, нагло отбирая глиняную тарелку с куском черного хлеба и квашенной капустой, положил перед собой дневник, жадно набрасываясь на импровизированный завтрак-обед-ужин.

— Ты где-то на сеновале совесть проспал, ничего не путаешь? — Восхищенно присвистнув, парень оперся на край стола и поднялся, осторожным неспешным шагом направился к шкафу с тарелками и кухонной покосившейся полке. На дощечке в россыпи крошек лежал принесенный ведьмой хлеб и трехлитровая банка капусты. Всю дорогу он с гордостью глядел на собственные низко шаркающие босые ступни. Казалось, вдохни в широко расправленную грудь ещё немного воздуха и Елизаров взлетит воздушным шариком к небесам. Саша поднял на него взгляд, не переставая глотать крупно рубленные куски широко улыбнулся и вернулся к собственному занятию.

Чернава вела дневники сумбурно, притягивание удачи сменялось порчей на смерть,