Смоль неуловимо изменилась: стали более плавными и нежными острые резкие черты, легкими волнами струились по плечам черные волосы. Не запуганная девчонка, задавленная колкими репликами одногруппников — статная царица. Виридоновое платье мягким шелком скользило к босым ступням, блестело тонкой золотой вышивкой на рукавах. Уверенно расправленные плечи, сияющий мягкий взгляд. Не будь на Бестужеве приворота, она бы снова его пленила.

— Всё будет хорошо, тише, Саша, тише. — Она пытается высвободиться и пальцы Бестужева напрягаются, цепляются за тонкие кисти, не позволяют отстранить. — Я не исчезну, правда. Тебе стоило рассказать о проклятии Чернавы, тогда все решилось бы быстрее.

— Прости, я так виноват. — В осипшем голосе чистое раскаяние, сколько раз он признавал свою неправоту? Сколько раз клял себя за каждый шаг, ведущий его к этому дню? — Тогда я думал, что это оттолкнет тебя, что заденет и я тебя потеряю.

Не было сил юлить или искать оправдания своим давешним поступкам. Он хотел быть честным. Да, каждая мысль в тот злополучный миг сочилась эгоистичным самолюбованием, да, он хотел удержать её любой ценой. Ничто его не оправдает. Правда сурова, она рахитично искалеченная и выгнутая, неприглядная. Но Катя достойна её знать.

И Смоль не злится. Слушает, по-птичьи склонив голову на бок, сочувствующе гладит его по предплечьям, поднимается жаркими узкими ладошками к понуро опущенной голове, заставляет заглянуть в глаза.

— Любую беду проще победить, если работать сообща. Людям даны языки, чтобы всё обговаривать, ложь лишь путает, даже если она во благо. Если бы ты сказал обо всём сразу, может Щек сумел бы убедить Чернаву и не было этих лет мучений, понимаешь?

Скосив глаза, Саша зацепился периферией взгляда за потрепанную осину. Неподвижный полоз продолжал сливаться с листвой её зелени, тонул в сгущающихся сумерках, превращаясь в неуловимую тень. Только глаза, горящие золотом, приметили его внимание и насмешливо прищурились.

Помог бы. После всего, что позволил себе Бестужев, царь змей вероятнее всего поддержал бы решение суровой ведьмы. Словно читая его мысли, Щек неторопливо моргнул, золотые радужки скользнули в другую сторону, вернулись к скрюченному на земле неподвижному телу Чернавы.

— Полно разговаривать о том, что было бы и как оно могло. Идем, мальчик Саша, я покажу тебе дорогу к болотам.

Ему не нужно было объяснять для чего, Бестужев сам понимал, что так будет правильно. Сдержанно кивнул, с трудом разжал подрагивающие на Катиных лопатках пальцы, мазнул губами по черной макушке и отстранился. Желтые глаза угрожающе сощурились, Полоз промолчал.

Чернава была легкой, почти невесомой. Поднимая её на руки, Саша прижал ледяное тело к груди, переступил с ноги на ногу, удобнее распределяя вес.

Сколько бы ведьма ни сделала — дурного или хорошего, не им быть судьями, не проходили они её путь, не делали выборов. Как знать, стал бы он хорошим, обретая такую дикую силу? Она достаточно страдала и имеет право на достойное упокоение, как у всех пришедших до неё и у всех, кто будет с колдовской силой в крови после.

Зашаркал, едва переставляя ноги, следом Елизаров. С глухим, наполненным болью стоном попытался поднять лопату. Придерживающая его за талию Агидель наклонилась быстрее, перехватила гладкий черенок, помогая Славику выпрямиться. Тот недовольно нахмурился, но смолчал.

— Давай ты с Василько вернешься к деревне? Ему страшно бродить по ночам, а ты ещё слишком слаб. — В мягком тоне настороженные нотки, боясь едкого протеста, рыжая уводит в сторону взгляд, а Славик неожиданно тянет губы в озорной улыбке, качает короткостриженой головой.

— Когда-то она спасла мою жизнь несмотря на то, что я был не прав. — Взгляд коснулся силуэта Полоза, тот равнодушно проигнорировал, протягиваю руку удивительно спокойной жене. — Иди с братом, Агидель, проводи Василько и ложись спать.

Ведьма вздернула свой веснушчатый нос, а в груди Елизарова стало так горячо и мягко, словно вокруг сердца обвилось теплое кошачье тельце, началась мурлычущая песня. В своем споре никто из них не заметил, как волк перекинулся крупным филином и бесшумно взметнулся к небу.

— Ещё чего.

Прильнула к боку, вцепились в кожу тонкие пальцы, Елизаров не стал спорить. Поворачиваясь в сторону Полоза, Агидель уважительно склонила голову, в мягком голосе послышалось благоговение перед природной, чарующей силой.

— Благодарим тебя за помощь, Щек, но не мог бы ты провести нас не к старым курганам, а к брусничнику, на котором деревенские любят ягоды собирать? Пусть её образ навечно поселится в их памяти.

Царь кивнул, развернулся, направляясь к другому краю поляны, переплел свои пальцы с Катиными. В груди Бестужева беспрестанно ныло, крутило едкое чувство ядовитой ревности. Пока обладательница проклятия, запрокинув голову, смотрела пустыми глазами в проплывающую над нею полную луну, обжигала его своим холодом. Саша провожал её в последний путь.

Лунный свет освещал их дорогу, под ногами стелился мягкий туман, кусал холодной влагой за лодыжки и колени. Тонкая кисть Чернавы покачивалась в такт его ходьбе. Перед глазами рябило, темнело от усталости и опустошающих ярких эмоций. Страх, надежда, боль. Каждый шаг давался с трудом несмотря на то, что Щек выбрал самую ровную, самую короткую тропу до брусничника.

Словно смеясь над ним, мозг вытаскивал наружу старые воспоминания, оживлял образы. В лунном свете лицо Чернавы было мирным, будто она спала на его руках, сливалась с липнущими к лицу прядями кровавая дорожка из угла губ. Саша смотрел на то, что осталось от могущественной ведьмы и вспоминал её у печи. Разжигающую огонь, статную, чарующую. Вспоминал, как снисходительно приподнимались черные брови, как растягивались в улыбке пухлые губы, когда его колено касалось её ног. Помнил её пульс под собственными пальцами — испуганный, трепещущий, когда надеялся придушить её у поленницы, когда мечтал убить собственными руками. В своем гневе колдунья была страшна — развевались живым адским пламенем черные пряди, пальцы растирали алые полосы на шее. Когда он и покалеченный Слава уезжали из Козьих коч, Чернава носила синяки на глотке гордо, как память о собственной победе — без страха или стыда встречала его взгляд, поднимая выше подбородок. Как такую силу могла сожрать болезнь за одну несчастную зиму? Что стало с ней?

На брусничной поляне их маленькая процессия остановилась, Саша аккуратно опустил свою ношу в терпко пахнущие, покрывшиеся первой росой травы. Взял протянутую Агидель лопату.

Попытался вклиниться Славик, захотел работать на равных. Он оставил коляску у скотомогильника, подтолкнул жалкие негодные остатки к пустой яме и замер на краю, прощаясь с ними взглядом, наполненным отвращения. Длинный путь