известна неискоренимость подобных впечатлений. Они не очень значительны, но помнятся в общем однообразном жизненном потоке. Это может быть фраза из письма, даже запах цветка, выращенного тобою на каменистой земле. Так, до мельчайших оттенков света и звуков, Владимир запомнил гремящий ладожский ледоход.

За все это время в крепости ничего особенного не случилось. Вот только кончился срок каторги у Орджоникидзе, и его выслали в Якутию.

Серго отдал товарищам все свое богатство — маленький мешочек с сахаром и заварной чайник с отбитой ручкой. Перед отправлением он простучал соседям:

— До свидания после победы революции!

Все знали, что Серго напрасных слов не говорит. Такое прощание значило многое.

Вскоре простились и с Федором Петровым. Его ссылали в Иркутскую губернию.

Как обычно бывает, хорошие люди, даже уходя, остаются с товарищами доброй памятью, тем, чему они научили их, закваской, которую дали сообществу.

В эти месяцы на острове напряженно ждали сообщений из Петрограда. Эти сообщения становились все более сбивчивыми.

То, что назревают большие перемены, заключенные почувствовали самым неожиданным образом. Надзиратели перестали орать на них. Даже Цезарь смущенно прятал свои кулаки. Все заметили это.

Отчего подобрел Цезарь? Почему присмирели тюремщики? Никто не мог ответить на эти вопросы. А тут — еще одна загвоздка.

На острове появился новый арестант: разжалованный полковник Иванов. О нем Владимир разузнал, что он из числа приближенных военного министра Сухомлинова.

С каких пор стали заключать в крепость высших офицеров?

Владимир спросил о том мать письмом. Их переписка за последнее время стала частой благодаря Эйхгольцу.

Доктор, который должен был цензуровать письма, теперь не только не просматривал их, но сам передавал нераспечатанные конверты Марине Львовне и Владимиру.

Таким путем Лихтенштадт получил от матери ответ, содержавший потрясающую новость. Она тотчас стала известной всем на острове.

Сухомлинов также находится в крепости, в Петропавловской. Он обвиняется в шпионаже.

Носились слухи о германской шпионской сети, опутавшей всю страну. Слухи фантастические. Как им верить?

Владимир отлично помнил угловой дом на Невском, с высоко взнесенным над куполом земным шаром. Это дом немецкой фирмы Зингер. Она продавала швейные машины. Оказывается, фирма уже не немецкая, а американская. Ее агенты — повсюду, и в столице и в самых дальних углах России. Считалось, что они продают машины, но на самом деле агенты собирали сведения о войсках, о заводах…

Гофмейстер двора его величества, некий остзейский помещик, поставил вышку на оконечности острова Эзель. Там по ночам загорались световые сигналы. Помещик передавал немцам сведения о передвижении русского флота.

Фирму Зингер прикрыли, гофмейстер исчез. Но это ничего не меняет. В народе первой шпионкой именуют царицу Александру Федоровну — немку Алису Гессенскую.

Народ ненавидит ее, ненавидит бездарного царя. Николай II самолично командует армией. Фронт окончательно рушится. Солдаты не хотят воевать — втыкают штыки в землю.

В городах — рабочие без хлеба. Повсеместно начинаются голодные восстания. Открыто требуют свержения последнего Романова.

Царский поезд, как затравленный зверь, мечется между ставкой и столицей. Говорят, ночью где-то на полустанке думские депутаты вручили Николаю Второму текст отречения. Почти наверное известно, что императором будет объявлен его брат Михаил…

Каждое такое известие в каменных казематах Шлиссельбургской крепости взрывалось наподобие бомбы. Внешне как будто на острове ничто не изменилось. Тишина за тусклыми, зарешеченными окнами. Часовые на стенах. Белые снега вокруг.

Но в действительности каторга бурлила. Каждый, кто узнавал что-нибудь новое, спешил поделиться с товарищами. Спорили, старались предугадать развитие событий.

Владимир не мог читать, не мог ничем заниматься. Он обдумывал и взвешивал то немногое, что ему известно. Факты были противоречивы.

Несомненно одно: в испытаниях войны раскрылась чудовищная гниль самодержавия. Дом Романовых рушится, и никакие подпоры ему не помогут. На этот раз не устоять ему перед народным гневом. Весеннее половодье очистит, омоет землю.

Но неужели все завершится тем, что придет новый царь? Не обманут ли народ? Не повторятся ли тяжкие ошибки пятого года? Кто на гребне неминуемого восстания? Где Ленин?

Каторжанин не мог ответить на эти вопросы. Они мучили его. Разум мутился от ожидания и сомнений. Лихтенштадт не спал по ночам. Он лежал на своей жесткой койке. Ему мерещился грохот ледохода. Сверкая и громоздясь, проносились зеленые льдины. Никому их не задержать, не остановить… Владимир сжимал руками голову. Смотрел в темноту. Никогда еще камера не казалась ему такой тесной.

39. Тревога

«Посмотрим, посмотрим, что даст нам семерка… число завершающее, число мудрости…»

«Синее небо, яркое солнце, покрытые инеем березы — все так чисто, свежо, бодрит душу».

«Мама! Пришли, пожалуйста, свою карточку; если есть разные, пришли несколько».

«Этот день останется в анналах Шлиссельбургской крепости как один из дней траура — не по человеке, по книгам, и по каким книгам! Жалко старого, жалко остаться в будущем на прежнем положении — отрезанным от живого слова… Что принесет нам семнадцатый год?»

Из дневников и писем В. Лихтенштадта.

То, чего Владимир постоянно опасался, произошло. Тайна «переодетых» книг стала известна начальству.

О’Бриен де Ласси послал в библиотеку заявку на сборник «Природа России». Молодой каторжанин, недавно назначенный помощником библиотекаря, достал книгу с полки, не заметив на корешке полустершуюся звездочку — знак, что это том с «начинкой». Книга была отослана в камеру.

«Потомок королей» в эти дни переживал крупные неприятности. Зимберг окончательно убедился, что никакой подводной лодки де Ласси не построит. Его глубокомысленный вид, чертежи и расчеты — все сплошное надувательство. Зимберг пообещал изобретателю кандалы. О’Бриен де Ласси горевал. Теперь уж ему не вернуть доверия начальника крепости…

Вот какие невеселые мысли одолевали де Ласси в тот день, когда ему принесли из библиотеки «Природу России». Он читал медленно. Лишь дня через два дошел до того места, где описания крымских виноградных угодий обрывались и без всякого перехода начиналось изложение теории прибавочной стоимости.

В ней де Ласси ничего не понял. Он показал книгу кому-то из уголовников:

— Взгляните, сударь, какое мне подсунули сочинение. Не иначе, ошибка переплетчика.

«Сударь» поводил пальцем по строчкам и тоже ничего не понял. Де Ласси пропустил несколько страниц, но так и не смог найти продолжения главы о Крыме. Вместо того наткнулся на статью о русских переводах произведений Карла Маркса. Это имя было известно инженеру.

Только теперь «потомок королей» сообразил, что за книга попала в его руки. И понял, что в ней его спасение.

Он немедля попросил аудиенции у Зимберга. Тот не обратил внимания на просьбу — злополучный изобретатель успел порядочно надоесть ему. Потом все-таки велел привести де Ласси. Как же был удивлен