— Шура, — одернула его Ляля. — Прекрати.

— А что прекрати?.. Я и не начинал.

В голове Фролова пронеслось паническое: он знает. Мысль была яркая и быстрая, как взрыв петарды; она прошила все тело, и Фролов замер в одной позе, не смея расправить плечи или хотя бы посмотреть Шурику в лицо. Вслед за этим возникла пауза, до того неловкая, что Ляля тут же попыталась ее заполнить:

— Кстати, хотела сказать насчет ранеток. Мы поехали на дачу к родителям Шурика — надо было забрать, ноябрь же на носу, эти ранетки сгниют через неделю… Теперь думаю: может, отдать кому? Вам не нужны, Вов? А вам, Сергей? На варенье, на компот?

— Ляль, никому не сдались твои ранетки.

— Шур, вот что ты лезешь к людям.

— Я лезу? — Егоров улыбнулся, оскалив крепкие желтоватые зубы. — Я-то как раз не лезу, хотя мог бы… Что мне, уже и с другом поговорить нельзя?

Ляля сняла шапку и нервно взбила рукой примятые кудри.

— Возвращаясь к нашим баранам. Выходит, это вы ездите с Вовкой на рыбалку? — уточнил Егоров у Сережи. Улыбка не сходила с его лица.

— Да, я. Мы же уже выяснили.

— И, выходит, с Женей Белкиным вышла путаница.

Сережа сухо обронил:

— Выходит, так.

— С ума сойти, неужели и сейчас рыбачите? Рыба разве не засыпает? Не уходит на глубину?

Сережа пожал плечами.

— Есть же и зимняя рыбалка, — робко вклинилась Ляля.

— Это конечно, — согласился Егоров. — Тут ты совершенно права. Если есть подходящие снасти, теплая палатка да снаряжение — милое дело, почему нет.

Его взгляд как бы сам собой скользнул по Фролову и Сереже.

— А вы, я гляжу, налегке, — добавил он, даже не пытаясь скрыть наслаждение. — Ну, наверное, снасти пришлось в сарае оставить… да, Вова? Что-то ты молчишь сегодня.

Фролов смотрел не на Шурика, а правее, в окно. Электричка тронулась, и за окном опять пролетали сугробы.

— Ну да ладно, — сказал Егоров. — Видите, как Ляля волнуется — опять думает, что я лезу не в свое дело… Ладно, ладно. Не будем ворошить былое. Давайте я лучше историю расскажу. На прошлой неделе позвали меня на день рождения к нашему директору завода. Большой человек, мировой мужик. От таких приглашений не отказываются. К нему кто только не приезжает, один раз даже космонавт был, герой Советского Союза… А в этот раз позвали секретаря горкома из областного центра. Он приехал с охранником. Да-да, с охранником. Я сам видел. И вроде сидят себе спокойно, пьют как нормальные мужики, закуски всякие жрут. А потом часа через два как начали в углу обжиматься — я думал, у меня глаз выпадет. Я говорю нашему директору: это что, мать-перемать, такое? А директор отвечает: ты, Саша, не лезь, это у них давно, и все вокруг все знают. Просто не обращай внимания. Я ему чуть не сказал: Васильич, а если кучу тебе наложат прям посреди квартиры — тоже скажешь, мол, не обращать внимания? У нас во дворе за такое били, и правильно били. Вот теперь думаю: пойти, что ли, заявление написать на этого секретаря. Ты, Вова, как считаешь?

Фролов не смел отвести глаз от окна. Боковым зрением он видел: Шурик смотрит прямо на него. Чувство было — будто на него навели дуло и вот-вот прицелятся.

— А?..

— Говорю, можно заявление на него написать. В профком областного центра или сразу в милицию.

— Д-да. Пожалуй.

— Че ты там мямлишь? Говори внятно.

— Да, — сказал Фролов чуть тверже.

Сережа сделал короткое, едва уловимое движение подбородком — то ли отвернул голову, то ли покачал ею.

— Вот и я так думаю, — согласился Егоров. — Заразу надо травить сразу, а не ждать, пока разрастется.

Ляля сидела красная как рак и нервно комкала шапку. Электричка снова начала притормаживать. Сережа вдруг встал и перешагнул через сумку с ранетками.

— А что, уже уходите? — удивился Егоров. Ироничное выражение все еще не сходило с его лица.

Сережа посмотрел без улыбки.

— Моя станция.

Вместо того чтобы пожать на прощание руки, он поднял кулак вверх, как на плакате «Но пасаран!». Потом развернулся и ушел. У Фролова на душе стало пусто. Забывшись, он смотрел на дверь вагона, за которой только что скрылась Сережина спина.

— Чего это с ним? — насмешливо сказал Егоров.

Фролов перевел взгляд и секунду смотрел на Егорова не мигая, будто первый раз увидел его по-настоящему. Вместо человеческого лица перед ним гнусно усмехалась краснощекая рожа с прищуренными поросячьими глазками. В них читалась предельно ясная мысль, которую Фролов почему-то не замечал раньше, а она всегда сидела там, в глубине глаз, и всегда дожидалась своего часа. Сдавайся, сука. Сдавайся, пока живой.

— Не знаю, — бесцветно ответил Фролов, ненавидя себя за то, что говорит именно те слова, которые надо сказать, и не говорит те, что не надо.

Егоров удовлетворенно улыбнулся и легко солгал:

— Вот и я не знаю.

Вокруг расцветало и множилось безумие. Фролов сидел за рабочим столом и смотрел на бумажки под стеклом. Бумажки сливались в одно разноцветное месиво; красные календарики, черно-белая фотокарточка, желтая вырезка из газеты с расписанием трамваев — все это кружилось у Фролова перед глазами, плясало и пульсировало. Кто-то звал его, но звук доносился издалека, как сквозь толщу воды. Фролов с трудом сфокусировался на фотокарточке: усталая жена на школьной линейке сына. Посмотрел правее — рядом лежали два билета в кино с оторванными корешками. Надо позвонить Сереже.

— Вовка! Ты че, уснул?

Фролова тронули за плечо. Он вздрогнул и поднял голову. Рядом стоял Ебелкин и показывал на дверь.

— Тут к тебе из профкома заходили. Ты че, не слышал?

— А?..

— Ордер! Ордер пришел, из райисполкома!

Фролов пулей вылетел из кабинета и быстрым шагом миновал несколько коридоров, прежде чем оказался у нужной двери. Танечка встретила его улыбкой.

— Вера Степанна! Вера Степанна, тут Фролов пришел.

— Ну наконец-то, — проворчала Вера Степанна, дородная женщина в строгих