– А, кстати о вашем поручении. Это как раз то, о чем я хотел с вами поговорить. Вы должны отказаться от вашего поручения и больше никого сюда не водить.

На этот раз агент выходит из себя и напыживается, выпячивая грудь:

– Мой клиент – это не вы, а племянница синьоры Витальяно. Так что если на то пошло, то попросить меня отменить продажу должна сама синьора Витальяно.

Я вздыхаю. Я надеялся, что мне не придется прибегать к трансформации, но мальчишка решил проявить упрямство. Смерив его взглядом, я улыбаюсь ему – хотя бы потому, что от него исходит приятный аромат, а в подобных обстоятельствах это совсем немаловажная деталь. Он стоит в ожидании моей реакции – в своем прекрасном сером в полоску костюме и зеленом галстуке, с полной папкой ненужных бумаг в руках и с щедро сдобренными гелем волосами. И вот я, за секунду до того, как нас могла бы прервать юная пара, веско отвечаю:

– Мы друг друга не поняли. Я – генерал финансовой гвардии в отставке. Если вы не прекратите устраивать это ежедневное извержение людей в квартиру синьоры, то я буду вынужден попросить моих бывших коллег как можно скорее прийти к вам в контору с визитом. Не думаю, что ваше начальство очень этому обрадуется.

Он багровеет и ничего не отвечает, в том числе и потому, что его клиенты, несмотря на удушающий смрад и необходимость то и дело уворачиваться от кошек, выглядят – что кажется невероятным – вполне воодушевленными.

– Нам нравится, – произносит молодая женщина и дарит каждому из нас по улыбке. Элеонора от волнения таращит глаза, так что мне приходится сделать ей успокаивающий жест рукой, и в следующее мгновение я уже снова пристально смотрю на моего собеседника.

– Хорошо, мы не будем вас больше беспокоить, – в конце концов говорит он и ведет своих клиентов к выходу.

Но девушка, кажется, не хочет уходить просто так.

– Разве нам не нужно поговорить с синьорой? Мы заинтересованы в этой квартире, – спрашивает она, оказавшись уже на площадке, но агент не дает ей договорить:

– Нет, синьора, пойдемте ко мне в офис, и я вам все объясню.

– Кажется, на этот раз люди и впрямь заинтересовались, – произносит Элеонора, как только мы остаемся одни.

– Да нет, слушай, я поговорил с агентом, и он все понял.

– А что ты ему сказал?

– Чтобы он тебя больше не беспокоил, потому что квартиру ты продавать не собираешься.

– Что?

– Чтобы он больше не приходил, – повторяю я, – потому что ты ничего продавать не собираешься.

Она ошеломленно смотрит на меня:

– Ты так прямо ему и сказал?

– Ну да, а что тебя не устраивает? Разве ты не этого хотела?

Элеонора подходит ко мне вплотную: волосы у нее всклокочены, рот искривлен в какой-то странной гримасе.

– Я же не просила тебя говорить правду. Я только хотела, чтобы агент не приставал ко мне насчет состояния квартиры. Ты просто должен был меня поддержать. И что мне теперь говорить племяннице?

Прикрыв глаза, я пытаюсь справиться с гневом, разливающимся у меня по жилам, в которых начинает закипать кровь. Ну конечно, я сам кретин, что до сих пор, если женщина делится со мной своей проблемой, я лезу из кожи вон, чтобы помочь ей ее решить. Дело в том, что проблемы я решаю по собственному разумению, и даже не знаю почему, но мое разумение женщин не устраивает.

– Элеонора, короче говоря, – возражаю я, – ты просишь меня, чтобы я тебе помог, чтобы пришел тебе на выручку, а потом передумываешь. У меня нет времени заниматься ерундой!

– Я только хотела, чтобы ты сказал ему, что он не может ходить ко мне когда вздумается.

– Значит, ты плохо мне объяснила, – парирую я и отправляюсь в сторону квартиры, тогда как один из котов, пользуясь суматохой, проскакивает у меня под ногами и стремглав бросается вниз по лестнице.

– Чезаре, вечно ты ведешь себя как старый упрямец. Иди сюда. Нам нужно позвонить в агентство и прояснить ситуацию.

Я оборачиваюсь и недоверчиво гляжу на нее. Без лишних слов она только кивает мне головой и добавляет:

– Давай, черт возьми, помоги мне решить эту проблему.

– Я тебе уже помог, – произношу я с бесконечным терпением.

– Но что же я скажу моей племяннице? – Она чуть не плачет.

За сорок лет я впервые вижу ее в таком состоянии. Она всегда была энергичной женщиной, привыкшей настаивать на своем и командовать – сначала мужем, а потом кошками. Но эта Элеонора, которая стоит сейчас передо мной, – это старушка, все еще пытающаяся изображать сильную женщину, хотя она уже больше совсем не сильная.

– Правду, – заявляю я, – будь с ней искренна. В нашем возрасте ложь долго не живет.

И вслед за этим я оставляю ее стоять на пороге и закрываю за собой дверь.

Срока почти в восемьдесят лет мне так и не хватило, чтобы понять женщин.

Непрерывный поток

– Открой мне!

Сейчас час ночи, и голос в домофоне – это голос Звевы. Я растерянно смотрю на трубку у меня в руках, а затем нажимаю на ней кнопку, чтобы открыть дверь. Что могло случиться? Я выскакиваю на площадку и слышу ее шаги несколькими этажами ниже. Она только что вызвала лифт. Я свешиваюсь в лестничный пролет, и мне удается разглядеть ручонку внука, схватившуюся за перила. Хотя в моей голове за эти несколько секунд пронеслось множество разных вариантов, я все-таки не в состоянии представить себе какую-то одну вескую причину, по которой моя дочь могла бы явиться ко мне посреди ночи.

Если только она не решила сбежать из дома.

Начиная с определенного возраста, если ты приходишь ночевать в родительский дом, то случаев может быть только два: или твоих родителей больше нет, или твоя жизнь летит в тартарары. И поскольку себя покойником я еще не считаю, то я склоняюсь скорее ко второму варианту.

– Только ни о чем меня не спрашивай, – выпаливает она, едва открывается дверь лифта.

Я до поры до времени прикусываю язык, на кончике которого уже вертелся вопрос. И все-таки нет, дорогая Звева, так будет слишком просто. Ты заявляешься ко мне в такое время с заспанным, ничего не понимающим сыном и еще позволяешь себе отказываться отвечать на мои вопросы? Но все это, разумеется, я говорю про себя. Поцеловав в щечку Федерико и забрав у Звевы небольшую дорожную сумку, которую она несет с собой, я вслед за ними прохожу в квартиру. Она стягивает с себя куртку и поворачивается ко мне лицом. Теперь наконец-то она скажет мне, что же все-таки произошло.

– Где мы можем лечь спать? – вместо этого спрашивает она.

Прежде, чем ответить, я окидываю ее внимательным взглядом. Ее глаза опухли от слез, волосы растрепаны, рот приоткрыт. Похоже, у нее выдался не самый приятный вечер. Я смотрю