Себастьяно и Антонией. Много лет наши жизни были тесно переплетены: совместные ужины, праздники, выпускные, застолья на Рождество, игра в карты – то у нас, то у них. Наша с ними жизнь стала непрерывным хождением вверх-вниз по лестнице, и мои дети засыпали на диване бок о бок с его детьми, когда они все вместе смотрели телевизор. Время от времени нас приходила навестить и кошатница (в ту пору еще не ставшая кошатницей): она тогда была замужем за крайне унылым человеком, который телевизор любил больше, чем ее. Зато его супруга, хотя у них и не было детей, была полна энтузиазма, всегда ярко одевалась, улыбалась жизни и часто рассказывала о своих учениках. Она была женщиной с решительным характером, немного не от мира сего – своего рода ребенок цветов[24], только давно уже выросший. Тем не менее в ее компании наши вечера проходили веселее.

Так протекали годы до того самого дня, когда состоялось крещение внука Марино – Орацио, первенца Антонии. Я помню, что в тот вечер на моем друге был серый костюм, делавший его еще более тусклым. Во время церемонии он взял меня под руку и на ухо прошептал:

– В следующем месяце Себастьяно переедет в Лондон. Ему сделали такое предложение, от которого нельзя отказаться.

Я взглянул на него и улыбнулся, но он не ответил на мою улыбку:

– Есть такие моменты, которые становятся знаковыми в твоей жизни, – продолжил он, – и один из таких моментов – это когда дети покидают твой дом.

– Да ладно, это значит, что ты снова сможешь начать ухаживать за своей женой! – сказал я, шутя.

Но у Марино не было желания шутить.

– Паола больна. У нее Альцгеймер, – произнес он и стиснул мой локоть.

Я смотрел на него, совершенно ошарашенный, но он заговорил как ни в чем не бывало:

– Я очень рад за Себастьяно, и за Антонию тоже. Это справедливо, когда молодежь думает о своей жизни.

– Да уж, – заметил я шепотом. Я хотел подробнее расспросить его, но он не дал мне возможности.

– В любом случае, в жизни люди ко всему привыкают, правда? – воскликнул он, в то время как Антония уже тащила его за собой, чтобы сфотографироваться.

Нет, люди не привыкают, люди просто отказываются что-либо менять. А это большая разница. Так мне стоило бы ему ответить, но он был уже далеко. Потом – это было на следующий год – наступил тот ужасный день. Рано утром раздался звонок из Англии: Себастьяно погиб в автокатастрофе. За этим последовали кошмарные месяцы: Марино выглядел как скелет, двигающийся по инерции – только потому, что жене нужна была его помощь. Казалось, что по сравнению с остальными он стареет гораздо быстрее, как если бы его душа поселилась в теле собаки и его год был бы равен семи обычным человеческим. Что касается меня, то я как мог старался помогать ему и на работе, и дома, но кажется, он этого даже не замечал. Четыре года спустя умерла и Паола, и мой друг оказался в полном одиночестве в большой квартире, в которой десятилетиями раздавалось так много и смеха, и криков, и плача, и ругани, и ворчания. Антония настаивала на том, чтобы он переехал жить к ней – в том числе и потому, что за это время Марино успел выйти на пенсию, но старый упрямец и слышать об этом ничего не желал. По вечерам, однако, он приходил к нам на ужин, немного смотрел с нами телевизор и возвращался к себе наверх.

Я чувствовал, что очень переживаю за него, хотя со временем моя боль переросла в восхищение. Мне казалось, что он не перенесет всех свалившихся на него несчастий, и однако же проходили месяцы, а он по-прежнему держался на ногах. Жизнь не слишком милостиво обошлась с ним, и все же Марино не начал ее проклинать. В то время я понял, что не существует людей, которые были бы более храбрыми, чем другие: есть только те, кто справляется с болью, когда с ней приходится справляться.

Как-то раз он позвонил мне и попросил зайти к нему: меня встретило гнетущее молчание дома, которого я больше не узнавал.

– Я хотел сказать тебе, что с сегодняшнего дня я больше не буду приходить к тебе на ужин! – заявил он, улыбаясь.

Я улыбнулся ему в ответ, подумав, что у него появилась потребность вновь почувствовать себя ни от кого не зависимым.

– Скажи-ка правду, ты завел себе компанию получше нашей! – воскликнул я и подмигнул ему.

Он расхохотался, как уже давно с ним не случалось, однако, тут же посерьезнев, ответил:

– Чезаре, я слишком стар для подобных вещей. Просто я устал сбегать отсюда.

Я мог бы настаивать, и вероятно, если бы я только мог вообразить, что он решит заживо похоронить себя в своей квартире, я бы так и сделал. Вместо этого я подумал, что, в конце концов, он прав, и не изменил тому шутливому тону, что всегда был принят между нами:

– Люди никогда не бывают старыми для таких вещей, Марино. И потом, ведь теперь изобрели волшебные таблетки.

Он налил мне вина и не ответил. За эти годы унылый муж Элеоноры Витальяно тоже перешел в лучший мир, и вот уже некоторое время меня посещала мысль, что эти двое могли бы составить друг другу компанию. Синьора Витальяно уже не преподавала; она редко выходила из дома и потихоньку начинала зацикливаться на кошках, так что мне часто случалось встречать ее на лестничной площадке с только что пойманными на улице кошкой или котом. Есть разные способы бороться с одиночеством: кто-то не выходит из дома, кто-то слишком сильно привязывается к животным, а кто-то начинает разговаривать с тишиной.

– Ты там не завел шашни с Элеонорой Витальяно?

– Да что ты такое говоришь, – так и подскочил он в кресле. – Ты что, рехнулся?

– Ну а что: вы оба вдовые, одинокие, вы знаете друг друга сто лет, почему бы вам и не начать общаться друг с другом поближе?

– Чезаре, не пори чушь. И потом, ты видел, в кого она превратилась? Мне кажется, у нее уже винтиков не хватает. Я ее даже на кофе теперь не могу пригласить, от нее несет кошачьим кормом.

Я усмехнулся. Да, что и говорить: даже безысходность имеет свои границы.

И поэтому я ответил ему:

– Ну да, мне кажется, ты прав, лучше уж одиночество, – и протянул ему бокал, чтобы он налил мне еще немного вина.

Мы попрощались, так как близилось уже время ужина. Когда я сообщил Катерине эту новость – что Марино больше не будет к нам приходить, она с огорчением заметила:

– Жаль, а я уже привыкла к его молчаливому присутствию.

– Не беспокойся, – посмотрел на нее