В августе 1997 года «Nature» опубликовал новую версию в качестве главной статьи номера. Они взяли одну из фотографий Джин со зрелым смешанным березово-пихтовым лесом возле Блю-Ривер. Я была потрясена. Моя работа попала на обложку, опередив статью о расшифровке генома дрозофилы. Журнал предложил сэру Дэвиду Риду написать независимую рецензию на мою статью и опубликовал ее в том же номере. Рид писал:

Исследование Симард и других авторов [рассматривает] эти сложные вопросы в полевых условиях и впервые… безоговорочно показывает, что значительный объем углерода – энергетической валюты всех экосистем – может перетекать через гифы общих грибов-симбионтов от дерева к дереву, более того, от вида к виду в лесах умеренных климатических зон. Поскольку леса покрывают большую часть поверхности суши в северном полушарии, где они являются основным поглотителем атмосферного CO₂, понимание данных аспектов их углеродной экономики имеет большое значение.

«Nature» назвал мое открытие древесной паутиной. Шлюзы открылись. Телефон обрывала пресса, а электронную почту завалило письмами. Нас с коллегами потрясло то внимание, которое привлекла публикация в «Nature». Однажды ночью прорвало и мои шлюзы, я заплакала… нечастое явление в нашей семье. Я скрывала свое горе, чтобы позволить родителям выражать свое, но теперь не могла остановиться, рыдая, пока не иссякли силы. Я взяла себя в руки, когда позвонила лондонская «The Times», затем «The Halifax Herald». Получила сообщение из Франции и мятое письмо с китайским штемпелем.

При таком всемирном внимании к моей работе ее не могла не заметить и Лесная служба.

Я не могла спасти Келли. Но, вероятно, могла спасти хотя бы что-то.

Как-то днем в мой кабинет вошел Алан. Зима затянулась, я была подавлена. Хотя публикация в «Nature» получила международную известность, она не повлияла на политику Лесной службы, и я не знала, как действовать дальше. Алан посоветовал надеть ботинки и вернуться к полевым работам, чтобы разобраться в себе. Он сказал, что, когда я почувствую себя лучше, мы возьмем руководство в лес и покажем им значение этих исследований. Я взяла ключи и поехала к месту своего эксперимента со смешанной посадкой, где хозяин ранчо пытался помешать мне, посеяв злаки.

Я свернула с Трансканадского шоссе у Игл-Ривер. Гравийная дорога превратилась в непролазную грязь; я знала, что с осени здесь никто не ездил. Остановилась у старой березы, где брала почву для оживления саженцев. Достала телефон, чтобы позвонить Робин, но связи не оказалось. Как и Тиффани, она должна была рожать через несколько недель. Мне хотелось иметь детей, но Дон все еще дописывал диссертацию в Корваллисе. Он рассчитывал закончить ее в то же время, когда перед началом родео-фестиваля в Уильямс-Лейк собирались помянуть Келли; как раз кстати, поскольку общение Дона с ковбоями было похоже на смешивание масла с водой.

Я убрала телефон, взяла рабочий жилет и отпугиватель медведей и преодолела последний километр пешком. Мне нужен был резкий влажный воздух в легких, чтобы ощутить что-то настоящее. Пройтись среди деревьев, вдохнуть запах стекающего сока, почувствовать их присутствие, объявить им, что я здесь и слушаю их.

В старом лесу рядом с нужным участком мне пришлось пробираться через снег, промокшие штаны потяжелели. Слабым свечением подзывал к себе клочок облака. Пряди кремового лишайника свисали с ветвей, как белые рубашки Келли в шкафу Тиффани. В глубине этого леса я проводила второй из полевых экспериментов для докторской диссертации. Я высадила под плотным пологом леса двадцать групп по пять пихт Дугласа, чтобы посмотреть, как деревца выживут в глубокой тени, сколько они протянут в таком сумраке. В первой половине групп корни саженцев переплетались с микоризными сетями старых деревьев. Во второй половине я ограничила такую связь, окружив деревца ободом из металлического листа глубиной в метр. Точно так же я поступала с тройками пихт, берез и кедров в эксперименте «Лесная паутина», но здесь, в тени полога, я использовала только пихту. Внутри границы леса вероятность того, что саженцы установят связь и начнут обмен со взрослыми соседями, была еще выше.

Здесь молодняк толпился рядом с родителями, цепляясь за выживание.

Здесь связь с микоризными сетями столетних деревьев может означать грань между жизнью и смертью.

Здесь старики могли поддерживать юных, чтобы они были готовы восполнить лес, когда те уйдут из жизни. Давали стартовое преимущество новым поколениям.

Учитывая тенистость подлеска, я предполагала, что высокие деревья окажутся гораздо более мощным источником углерода для маленьких пихт, нежели саженцы березы для саженцев пихт в размеченных мной тройках на вырубке. Ниагарский водопад по сравнению с журчащим ручьем. Градиент «источник – поглотитель» был здесь чрезвычайно резким, что соответствовало роли этих старых стражей.

В первой группе пихт в густом лесу уцелела только одна, ее болезненно желтая верхушка едва торчала над снежным покровом. Мне нравился этот эксперимент, но растение, похоже, было обречено. Горло словно окаменело, сердце болело. По шее стекала ледяная вода, капавшая с крон. Склонившиеся кедровые ветви, покрытые снегом, напоминали побелевшие рыбьи скелеты. Эту бледность едва нарушало тусклое свечение лизихитона, пробуждающегося на перегное болот.

Поеживаясь, я смахнула снег с уцелевшего деревца – такого юного, но уже подошедшего к концу жизненного пути. Счистила кристаллы льда с других почерневших стеблей – всех четырех, мертвые корни которых оказались в тюрьме. Нащупала круг из листового металла, которым отсекла эту группу от старых деревьев, чтобы проверить то, что подозревала – я тем самым готовлю им могилу. Именно здесь, в темном подлеске, связь с семьей казалась наиболее важной.

Я побрела сквозь туман к следующей группе, сверяясь с нарисованной от руки картой. Из-под снега показалась группа зеленых основных стеблей. Эти деревца я посадила без барьера, предоставив им возможность подсоединиться к богатой грибной сети старейшин. С прошлого лета они прибавили в росте по сантиметру, и у каждого появилась новая толстая верхушечная почка. Я расчистила снег, который был здесь неглубоким из-за сохраняющих тепло стеблей, и соскребла лесную подстилку глубиной в сантиметр. В органическом слое лежали густые микоризы, богато окрашенные, как на картине эпохи Возрождения, и я вдруг почувствовала облегчение и надежду. Я нашла корень саженца и заметила темную нить гриба Rhizopogon, соединяющую его с гигантской пихтой Дугласа в нескольких метрах. Другой корень покрывал переливавшийся желтый микоризный гриб Piloderma, и я проследовала за его мясистыми желтыми нитями до старой березы. В изумлении я присела. Деревце оказалось соединено процветающей микоризной сетью и