утра, надела лабораторный халат, защитные очки, нацепила респиратор, заполнила измельчитель образцом корней и поставила в вытяжной шкаф. Час за часом я максимально мелко дробила ткани. В пять часов вечера сложила измельченные за день образцы в ящик. Вымыла вытяжной шкаф, лабораторный стол и полы, провела счетчиком Гейгера по поверхностям, чтобы убедиться, что на них не осталось радиоактивных частиц, помылась и ушла. Приняла душ в гостиничном номере, съела гамбургер в пабе по соседству, рухнула на кровать и заснула с включенным телевизором. Следующие четыре дня я просыпалась по будильнику в шесть утра, и все повторялось.

Потребовалось пять дней, чтобы измельчить все образцы. В последний день я пропылесосила вытяжной шкаф и занялась респиратором, когда вдруг заметила металлический фиксатор на верхней части, закрывающей нос. Когда я сжала его по бокам, он закрепил маску на носу. Сердце упало. Я неправильно носила респиратор.

Сорвав его, я уставилась на тонкий слой пыли внутри. Обнаружила частицы древесной пыли в носу и чуть не упала в обморок. Я вдыхала мельчайшие фрагменты образцов. Отказываясь верить своим глазам, я опустилась на лабораторный табурет.

Исправить ошибку было невозможно. Что сделано, то сделано.

Я позвонила Дэну. Он заверил, что вряд ли я вдохнула что-то в легкие, и если я просто хорошо умоюсь, то все будет в порядке. Я надеялась, что он прав. Подошла к раковине и промыла глаза, нос и рот. Убрала остатки оборудования и упаковала образцы в коробки для отправки в Калифорнию.

Несколько месяцев спустя я работала в Университете штата Орегон, обрабатывая данные по изотопам, которые поступили из калифорнийской лаборатории. Мой крошечный кабинет без окон некогда был лабораторией по разведению насекомых. Инфракрасные лампы отопления давно отключили, концы газовых труб безжизненно торчали из белых стен, выложенных плиткой. Дон корпел над диссертацией, изучая влияние вырубок на состав лесов и структуру накопления углерода на части Британской Колумбии размером с Орегон; вскоре он обнаружил, что вырубка леса привела к беспрецедентной скорости выброса углекислого газа в атмосферу. Наш мир сжался до анализа данных, пробежек и распития пива с другими аспирантами.

Если я не занималась данными по изотопам, то сидела в лаборатории микроскопических исследований и изучала микоризу на кончиках корней саженцев пихты Дугласа и березы бумажной. В отдельном эксперименте я вырастила саженцы березы бумажной и пихты Дугласа в теплице, используя почву, собранную с моего полевого участка. Часть берез и пихт росли изолированно, в отдельных горшках, остальные – совместно, в одном горшке. После восьми месяцев полива и наблюдения я выкопала изолированные экземпляры и рассмотрела кончики их корней под микроскопом. Споры и гифы из почвы колонизировали некоторые кончики корней. Хотя березу и пихту выращивали отдельно, большинство микоризных грибов на их корнях были одинаковыми. И не один вид грибов, а пять. Грибы были столь же разнообразны, как и порождаемые ими плодовые тела.

Фиалоцефала (Phialocephala) с пугающе полупрозрачными темными гифами, проходящими внутри и снаружи корней березы и пихты.

Ценококкум (Cenococcum) с угольно-черной мантией, покрывающий поверхность кончиков корней и выпускающий щетинки, прочные, как иглы ежа.

Вилкоксина (Wilcoxina) с гладкой коричневой мантией и прозрачным мицелием, выходящим из нежно-бежевых шляпок грибов.

Телефора наземная (Thelephora terrestris), образующая кремово-белые кончики корней и распускающаяся розетками жесткой коричневой мякоти с белыми краями.

Крошечная, но плодовитая лаковица лаковая (Laccaria laccata) с хрупкими кончиками корней и белоснежными гифами, которые переходят в лысые оранжево-коричневые шляпки плодовых тел.

Когда я добралась до березы и пихты, росших вместе, мое лицо разрумянилось от предвкушения. Предыдущие исследования показали, что разные виды, выращенные вместе, порождают совершенно новые микоризные формы, которые не могли появиться ни на одном из деревьев, живших в одиночку. Как будто им требовалось подстегнуть и подзадорить друг друга – возможно, обеспечивая соседа углеродом, передаваемым через грибные связи.

Положив под микроскоп корни пихты из смешанных горшков, я чуть не рухнула с лабораторного табурета. Корни выглядели такими же густыми и мощными, как нити кухонной швабры. Куда больше поражало то, что грибы, колонизировавшие их, были так же разнообразны, как породы деревьев в тропическом лесу. Мало того, на пихте и березе появились два совершенно новых вида: млечник (Lactarius) с кремово-белой мантией, того же цвета, что и молочная жидкость, капающая из пластинок его плодового тела, и трюфель (Tuber), покрывавший кончики корней светлыми пухлыми клубками и порождавший черные подземные плодовые тела, похожие на черный перигорский трюфель.

Я влетела в кабинет своего научного руководителя Дейва Перри, уткнувшегося в компьютер. Подняв голову с длинными седыми волосами, он приподнял очки. Из-под громоздящихся стопок бумаг, копившихся десятилетиями, не было видно ни одного квадратного сантиметра его стола. Я крикнула, что пихты, растущие с березой, похожи на украшенные рождественские елки, а вот у пихт-одиночек микориза скромнее.

– О боже, – сказал Дейв.

Он вскочил, и мы дали друг другу «пять». Дейв кивал, пока я описывала разноцветные грибы в смешанных горшках и восторженно жестикулировала под впечатлением от величины корней. Он уже был в курсе, что пихта Дугласа имеет общие виды грибов с сосной желтой, но не знал, связывают ли они деревья и передают ли при этом питательные вещества.

Мы понимали, что означают эти результаты: береза и пихта потенциально способны сформировать прочную сложную взаимосвязанную сеть. Но что еще важнее, как я и предполагала, анализируя полученные в ходе полевых экспериментов данные по изотопам, мы находились на пороге открытия, общаются ли деревья через эту сеть.

Дейв достал из стола бутылку шотландского виски и налил в два бокала. Ему нравилось наблюдать, как его ученики делают первые ошеломляющие открытия. Я представила, что береза и пихта плетут сеть, такую же яркую, как персидский ковер.

Позже мы выяснили, что эти семь грибов – лишь малая часть из десятков видов, общих для березы и пихты. Как я и ожидала, кедры были колонизированы только арбускулярными микоризными грибами и не входили в сеть, соединяющую березу бумажную и пихту Дугласа.

Когда из лаборатории пришли данные о переносе углерода в полевых условиях, я затаила дыхание. Вот оно, научное обоснование. В эксперименте учтены все переменные. Я сидела в своем кабинете без окон и просматривала отчет. Щеки горели, пока глаза бегали вверх и вниз по колонкам данных. Я запустила программу статистики, чтобы сравнить, сколько углерода-13 и углерода-14 поглотили береза и пихта, и повлияло ли затенение пихты на эту величину. Снова и снова проверяла числа, чтобы убедиться. Я не верила своим глазам.

Береза бумажная и пихта Дугласа обменивались