Шрифт:
Закладка:
— Кому верить? — вслух спросил он. — Ваше слово, Савва Васильевич, против слова Григория Федоровича.
— А зачем гадать? — спросил Савва Васильевич. — Увидеть можно. Приходите к нам на Рогожское кладбище — сами все услышите.
— Только не это! — воскликнул Гогель. — Какая наглость! Я этого не допущу!
— А чего бы не прийти… — проговорил Саша. — Вместе за батюшку моего и помолимся.
— Александр Александрович, нельзя молиться с иноверцами! — возразил Гогель.
— Почему? — поинтересовался Саша.
— Да они сами не с кем не молятся!
— Значит, это будет в первый раз. Да я оденусь по-староверчески, меня и не узнает никто.
— Нет, — отрезал Гогель.
— Хорошо, Григорий Федорович, — улыбнулся Саша, — мы это еще обсудим.
Городской голова Гучков поднялся на ноги с чаркой водки.
— За нашего августейшего гостя Великого князя Александра Александровича!
Все повскакивали с мест, зазвенели рюмки.
Саша тоже поднялся со своим квасом и чокнулся с ближайшим окружением.
Второй тост был за «державного государя нашего Александра Николаевича». А на третьем Саша попросил слова.
— Сердечно благодарю вас, господа, за великолепный прием! — сказал он. — Я узнал много нового для себя, и, к сожалению, не радостного. О закрытых молельнях, о сосланных беспоповцах, о запечатанных алтарях. Закон о веротерпимости в России всегда был моим сокровенным желанием и моей мечтой. Чтобы привлечь меня на свою сторону, вам даже не надо было кормить меня осетриной со стерлядью.
В зале послышались сдержанные смешки.
— Два с половиной века назад во Франции по приказу короля Генриха Четвертого был принят Нантский эдикт, уравнявший в правах католиков и протестантов и положивший конец тридцатилетию религиозных войн, — продолжил Саша. — Наступила новая эпоха, названная «Великим веком». К концу него Франция стала ведущей страной Европы, а французский — языком дипломатов и аристократии.
К сожалению, меньше века спустя Нантский Эдикт был отменен. Последствия не заставили себя ждать: торговля пришла в упадок, а протестанты сотнями тысяч эмигрировали из страны. Это всегда так: если люди приезжают в страну — значит, страна на подъеме. Если же бегут — это начало упадка, а значит, жди беды.
И Франция утратила лидерство, отдав его тем странам, куда и уехали гугеноты.
Одной из этих стран была Россия.
Прошло менее века после отмены Нантского эдикта, и указ о веротерпимости был принят у нас моей прапрабабушкой — государыней Екатериной Великой.
Ещё в своем манифесте при вступлении на престол она объявила амнистию старообрядцам, приказала освободить их из-под стражи, а следствия прекратить. Призвала уехавших в эмиграцию вернуться на родину, обещая никаких наказаний им не чинить, разрешила свободно совершать богослужения по старообрядческим книгам и беспрепятственно строить часовни, храмы и скиты.
И они приехали. А её эпоха стала нашим золотым веком.
Потому что, если народ не тратит силы на бессмысленную религиозную вражду, ему остается только расправить крылья и подняться ввысь, оставив далеко внизу, погрязших в ненависти и распрях.
Потому что религиозное неравенство — это гиря на ногах государства. Их много таких гирь, но от этой избавиться легче всего: достаточно только политической воли.
Казалось бы, указы великой государыни должны были положить конец преследованиям за веру, однако они позабыты, и все вернулось на круге своя.
В этой стране… то есть в России, далеко не все от меня зависит, но я приложу все усилия, чтобы принцип свободы совести, наконец, у нас победил. Чтобы никто не был судим за веру, чтобы ни один молельный дом не был закрыт, чтобы все могли молиться и служить литургию так, как считают правильным и спасительным. Чтобы с рогожских алтарей были сняты печати. Думаю, это наше общее с вами желание. Так выпьем за то, чтобы желания исполнялись!
Речь была встречена аплодисментами, звоном бокалов и криками «Ура!»
Все сели. Саша почувствовал на себе взгляды сотен присутствующих. В глазах купцов был восторг.
— По гроб жизни будем благодарны, если печати снимут, — прогремел Морозов.
— Что смогу, — сказал Саша.
— Ваше Высочество, а вам точно четырнадцать лет? — поинтересовался Гучков.
— Это вы еще не привыкли, — заметил Саша. — В Питере уже никто не удивляется. Все было понятно? А то мне иногда нужен переводчик.
— Ефим Федорович у нас даже по-французски знает, — сказал Морозов. — Да и мы не дураки. Нам нужен Нантский эдикт. Чего же тут непонятного?
— Точно! — сказал Саша.
И поинтересовался:
— Московский университет, Ефим Федорович?
— Нет, я самоучка, — улыбнулся Гучков. — Но хочешь вести дела с заграницей — куда ж ты денешься? Не только по-французски, и по-немецки немного.
— У меня тоже с немецким хуже, — признался Саша. — Английский учите — не пожалеете!
Тем временем квас каким-то образом кончился.
— Хлебного или яблочного? — спросил лакей.
— А яблочный есть? — обрадовался Саша. — Яблочного.
Квас действительно божественно пах яблоками.
— Откуда сейчас яблоки? — удивился Саша. — Конец мая.
— Из теплиц, — улыбнулся Гучков.
— Из райского сада вашего батюшки?
— Да.
— Выжил значит сад?
— Да, мы его сохранили.
— О! А ананас планируется?
Честно говоря, Саша не очень любил ананасы, от них потом болит язык. Но па́ру кусочков можно.
— А как же! — сказал Гучков.
Как это Его Императорское Высочество могло заподозрить, что обойдется без ананаса!
Саша задумался о том, насколько господа купцы пьяны. Ну, чтобы перейти к следующему вопросу.
Огромному старику Морозову три чарки были явно как слону припарка. Его более субтильный сын тоже не выглядел пьяным. И Гучков вполне уверенно держался на ногах.
Где же хваленый разгул купеческий?
Стесняются Великого князя?
Саша пропустил ещё три тоста: «За августейшую фамилию державного государя Александра Николаевича», «За святую Русь православную и её обычаи отеческие» и «За удачу в делах».
Успел прикончить уху и кусочек стерлядки.
И, наконец, поднялся на ноги и попросил слова.
Глава 20
— Господа! — начал он. — Мою предыдущую речь вы встретили аплодисментами, что было для меня очень лестно. Но как бы эту не освистали. Потому что я собираюсь просить денег.
Купцы заулыбались.
— Начну немного издалека, — продолжил Саша. — Вчера я ужинал
