Шрифт:
Закладка:
В Questions on Doctrine было сделано ударение на двух вопросах — полном искуплении на кресте (что, казалось бы, противоречило одному из основных пунктов адвентистского вероучения с 1845 года, согласно которому День очищения (искупления) начался в октябре 1844 года) и рождении Христа с безгрешной человеческой природой (что более всего раздражало Андреасена). «Новая теология», выраженная двумя этими концепциями, совершенно сводила на нет его собственную теологию последнего поколения.
Смещение в сторону полного искупления было во многом смысловой поправкой, которая была сделана для того, чтобы дать адвентистским лидерам возможность донести до Барнхауза и Мартина свою веру в достаточность смерти Христа. Они посчитали такой подход вполне приемлемым и допустимым, поскольку могли привести в подтверждение цитаты из Елены Уайт, суть которых в том, что искупление произошло на кресте. Таким образом, авторы Questions on Doctrine могли позволить себе согласиться с евангеликалами в том, что Иисус «обеспечил» жертвенное искупление на кресте, и не отступать при этом от адвентистского понимания, согласно которому искупительное служение продолжилось в небесном святилище, где Христос «применил» заслуги Его жертвенного искупления (см. Questions on Doctrine, 341—355). Даже Андреасен в своих трудах на эту тему называл смерть Христа на кресте искуплением ( Hebrews, 59, 60). Однако в пылу борьбы он не заметил этих тонкостей в Questions on Doctrine. По мнению Андреасена, авторам этой книги
«нельзя было учить о том, что искупление на кресте было окончательным, полным и вседостатонным, и верить при этом, что в 1844 году произошло еще одно искупление, и тоже окончательное. Получается абсурд и бессмыслица»
( Letters to the Churches, 24).
Если взгляды, высказанные адвентистским руководством по поводу искупления, еще можно считать смысловой адаптацией в целях облегчения диалога с представителями других конфессий, то о вопросе человеческой природы Христа этого сказать никак нельзя. Учение, изложенное в Questions on Doctrine по этому вопросу, противоречило позиции, которую занимало большинство членов адвентистской Церкви в первой половине двадцатого века. Этот сдвиг привел к продолжительному противостоянию.
«Никто, — подчеркивал Андреасен в своей книге Letters to the Church, — не может утверждать, что доверяет Свидетельствам, и верить при этом в новою теологию, согласно которой Христос был свободен от человеческих страстей. Либо то, либо другое. Наша Церковь стоит ныне перед выбором. Принять учение, изложенное в Questions on Doctrine, значит отказаться от веры в Дар [труды Елены Уайт], которым Бог наделил Свой народ… Меня наполняет глубокая скорбь, когда я вижу, как разрушаются столпы [адвентизма]»
(там же, с. 10, 18).
В этом вопросе, в отличие от концепции искупления, у Андреасена было гораздо более твердое основание, на котором он мог строить свои доводы. У адвентистских лидеров, которые вели диалог с Мартином и Барнхаузом, были все возможности предварительно просмотреть статью Барнхауза, вышедшую в сентябрьском 1956 года номере Eternity, в которой говорилось, что лишь сравнительно малая доля адвентистов из «крайнего крыла» придерживалась в прошлом концепции греховной природы Христа. Более того, авторы книги Questions on Doctrine попытались исказить смысл сказанного Еленой Уайт на эту тему. Дело в том, что подзаголовки, предпосылаемые цитатам из ее трудов, приведенных в приложении к этой книге, не всегда верно отражали содержание материалов, вышедших из–под ее пера. На странице 650, к примеру, мы читаем, что Христос
«воспринял безгрешную человеческую природу».
А на самом деле Елена Уайт этого не говорила; более того, она говорила нечто совершенно противоположное — что Христос
«облекся в нашу греховную природу»
( Ревъю энд Геральд, 15 декабря 1896 г., с. 789).
Таким образом, у Андреасена были все основания указывать на подмену, происшедшую в Questions on Doctrine в связи с человеческой природой Христа. И хотя он был прав в том, что такая подмена действительно имела место, его собственная трактовка этой концепции тоже вызывала немало вопросов. Во–первых, взгляды Елены Уайт на греховную природу Христа не совпадали со взглядами, которых придерживался Андреасен. Она, в частности, говорила, что Иисус, будучи ребенком, в отличие от других детей, имел склонность к добродетели, а не ко греху. Так что теология Андреасена в этом вопросе соответствовала теологии Джоунса, Ваггонера и Прескотта, но не тому, как Елена Уайт понимала содержание и характер «греховной» природы Христа (см. главу 5 , где дан анализ различий между двумя этими позициями). Что касается книги Questions on Doctrine, ее авторы так или иначе сделали свой вклад в освещение этой темы, собрав воедино и опубликовав утверждения Елены Уайт о природе Христа, не совпадавшие с традиционным адвентистским пониманием. С другой стороны, некоторые ее цитаты, к превеликому сожалению, снабжены заглавиями, вводящими в заблуждение; к тому же авторы не привели ни одного утверждения на эту тему, которое хоть как–то противоречило бы их собственному основному тезису.
Вторым важным моментом в аргументации Андреасена по поводу природы Христа стало то, что он определенно преувеличил значимость этой концепции, когда назвал ее «столпом» адвентистского вероучения. Она действительно была ключевым аспектом его теологии, тогда как основатели адвентистского движения столпом ее отнюдь не считали. Когда подобного рода несогласие возникло в конце 80–х годов девятнадцатого века по поводу закона в Послании к Галатам, Елена Уайт отмечала, что
«они, судя по всему, не знали, в чем состояли наши старые вехи… У них были превратные представления о том, каковы были старые вехи»
адвентизма. Далее она указывала на период после 1844 года, когда адвентисты впервые осознали всю значимость трех ангельских вестей.
«Одной из вех в основании этой вести, — писала она, — был храм Божий, увиденный Его ищущим истину народом на небесах, и ковчег с законом Божьим внутри. Свет субботы четвертой заповеди высветил своими яркими лучами путь, по которому шли нарушители Божьего закона. Еще одна старая
