– Этот дьявол мог договориться с черкесами.

– Как сказать, сэр. В этом проклятом лабиринте я присмотрелся к нему поближе. У него есть каторжная совесть. Он своему слову верен. Если мы найдем это золото, то он поделит его честно, унция к унции, как мы и договорились. Только надолго оно у него не задержится. Он все бредит своими ракетами, которые валяются у нас в трюме.

– Это его дела, а я-то сумею распорядиться своими деньжатами! Сперва проверь, потом поверь! Бери ребят, Джекилл, и отправляйся за ним.

Вершина скалы была словно срезана гигантским ножом. На ее голой гранитной поверхности почти не было никакой растительности или расщелин. Посередине этой площадки стоял Ньюкомб. Ветер трепал старый портулан, который он сжимал в руках. У ног его лежали компас и астролябия.

Капитан, боцман и трое матросов с «Таифа» стояли в нескольких шагах от этого человека. Капитан жестом дал команду боцману и матросам остаться на месте, а сам подошел к Ньюкомбу, который теперь невидящим взором смотрел прямо перед собой, на горные хребты.

– Что-то мне подсказывает, сэр, что мы у цели, будь проклята кровь Господня. Или же вам многое придется объяснить! Что-то я не вижу здесь ни одной щели, в которую можно было бы сунуть хотя бы соверен! – сказал капитан.

Ньюкомб перевел на него все тот же задумчивый, слепой взгляд.

– Сколько пороха на «Таифе»? – спросил он вдруг.

– Две тысячи фунтов найдется.

– Я не мог допустить ошибку. Это здесь.

– Вы ошиблись, если вообще пребываете в здравом уме, черт вас побери. Взорвать эту гору! Я с удовольствием дал бы своим ребятам команду швырнуть вас с нее вниз. Кто мне оплатит уголь, который я извел на вас? Мы убираемся отсюда, пока не появились ваши друзья-черкесы или какие-нибудь другие дикари! Старый я дурак! Тупица!

Штольни между Балаклавой и Севастополем, Крым

Биля держал факел перед большой фреской, на которой старинный пещерный монастырь был изображен полностью. Коридоры штолен разбегались на ней в разные стороны.

– Сильно радоваться рано, но есть надежда, что теперь полегче пойдет, – сказал Биля.

– Да тут осело все, через раз глухой кут! Особо радоваться нечему, – заметил Кравченко.

– Скучный ты человек, Степаныч, – донесся из темноты голос Чижа. – Завсегда ты унынье на нас наводишь.

– Вот эти два хода короткие, – проговорил Биля и показал на план. – Раненого англичанина здесь оставим. Федя, пойдете вот сюда с Емельяном, а мы с Николаем Степановичем вот так двинемся. Али Битербиевич, тебе тут быть.

– Возвращайтесь побыстрее. Я лучше убью себя, чем сдохну, как раб, от голода, – сказал Али.

– Вольная смерть тому разрешена, кто кладет душу за други своя, – ответил ему Биля. – Ежели по-другому нельзя спасти товарищей.

Али задумался.

– Нет у тебя этого права! – добавил есаул.

– Хорошо было бы вылезти прямо в погребе у Екатерины Романовны. Здрасьте вам! – пошутил Чиж.

Говорил он уже с трудом, губы его потрескались и кровоточили, но в глазах Чижа все равно плясали те же насмешливые чертики, что и всегда.

Черноморское побережье Кавказа

«Таиф» стоял в паре кабельтовых от берега. К нему подходила шлюпка с матросами, вторая выгребала через линию прибоя. Капитан тяжело перешагнул через борт и плюхнулся на лавку третьей, рядом с боцманом.

В стороне, уткнувшись в свой портулан, прямо на гальке пляжа сидел Ньюкомб. Время от времени он поднимал горячечный взгляд к морскому горизонту.

Боцман кивнул на него, и капитан заорал:

– Ньюкомб, мы сейчас пришлем за вами!

Весла опустились на воду, и шлюпка двинулась навстречу прибою.

Она уже подходила к «Таифу», когда из-за его носа вынырнула другая и налегке быстро пошла к берегу.

Капитан вскочил на ноги и выкрикнул:

– Эй, на шлюпке! Разворачивайте оглобли!

Обе посудины остановились. Матросы подняли весла, и на их лицах отразилось недоумение.

На берегу Ньюкомб встал на ноги.

– Разворачивайте, я вам говорю! Все, кто мне нужен, уже находятся здесь! – прокричал капитан и плюхнулся обратно на скамью.

Шлюпка пошла к борту, а вторая начала описывать дугу следом за ней.

Ньюкомб одиноко стоял на пустынном берегу.

Матросы подняли на борт последнюю шлюпку. Раздался свист боцманской дудки, и по палубе снова пробежали моряки.

Боцман подошел к капитану, который, тяжело ступая, поднимался на капитанский мостик.

– Вы не боитесь, сэр, что эта шутка вам дорого обойдется? – спросил он.

Лицо капитана позеленело от злости.

– Плевать я хотел на него! Вы все присягнете, что я Ньюкомба не убивал, а высадить его в любом месте – это право капитана! Ему не выбраться отсюда! Представляю сейчас его длинную рожу! Пять миллионов фунтов! Скотина!

Над трубой «Таифа» пыхнуло первое угольное облачко, когда на берегу раздались выстрелы. Там бесновался Ньюкомб с револьвером в руке. Капитан и боцман наблюдали за ним.

– Просто умора! Сэр голодранец, поберегите патроны! – прокричал капитан, сложив рупором ладони. – Джекилл, а ну-ка, отсалютуйте ему ядром на прощание! – приказал он боцману.

«Таиф» разворачивался от берега, когда с правого его борта ударил пушечный выстрел. Ядро плюхнулось в море невдалеке от Ньюкомба. Вода окатила его с ног до головы.

На мостике «Таифа» капитан разразился оглушительным хохотом. Его складчатые бока под мундиром мелко тряслись.

– Всей команде по полпинты рома, а пушкарю я лично выплачу сейчас пять фунтов! Вы только поглядите на эту мокрую курицу! – сказал он, опуская подзорную трубу. – Я сейчас лопну от смеха!

Штольни между Балаклавой и Севастополем, Крым

Чиж и Вернигора поднимались по камням, протискивались под сводами и снова шли вперед, огибая бесконечные обвалы. Коридор становился все шире и начал загибаться влево.

В свете факела показался очередной обвал. Пластуны стали карабкаться вверх, к своду. У самой стены камни осели. Там вроде бы можно было проползти. Чиж протиснулся вперед, остановился, поднял факел и посветил перед собой. Увы, дороги больше не было. Коридор оказался засыпан под самый свод. Только поверху оставалась узкая полоска, в которую могла протиснуться разве что кошка.

– Надо мне было в ту щель пробовать сигануть, – сказал Чиж. – Тогда я уже отмучился бы. Или же мы все на свет божий еще разок поглядели бы. Как же я синее небо-то люблю!

Али в кромешной тьме сидел на корточках, прислонясь к стене. Такой же темной и безграничной была бы тишина, если бы не дыхание, его собственное и Слейтера. Глаза у черкеса были прикрыты. Он поднял голову, втянул ноздрями сырой воздух подземелья и тихо запел.