Когда они подъезжали к дому Юри, солнечный диск уже сильно перевалил за горизонт. Машину на грунтовой дороге сильно бросало из стороны в сторону, отчего навигатор, закрепленный на лобовом стекле, постоянно падал. С трудом отыскав нужный дом, они впали в ступор. Крыша покосилась и местами обвалилась, ее кое-как затянули полиэтиленом, прижав булыжниками и всяким ненужным хламом. При малейшем дуновении ветра полиэтилен надувался пузырем и хлопал; казалось, подуй ветер посильнее, и он улетит. Со двора вышла ужасно тощая рыжая собака с иссохшими сосками. Похоже, ей нечасто доводилось видеть людей: обойдя их кругом и понюхав воздух, она протяжно зевнула и снова залегла в свою конуру. Дом выглядел совершенно пустым.

— Есть кто-нибудь?

Кан Инхо пришлось сильно склониться, чтобы войти в низкую дверь. Его обдало ужасной вонью — тяжелым запахом больного, уже давно прикованного к постели. И действительно, в темноте он разглядел очертания фигуры лежащего под одеялом человека. В это время на двор зашла сгорбленная почти до земли старуха, держа в руках латунную миску с молодыми кабачками. Когда Кан Инхо и Со Юджин представились, старуха как будто сконфузилась. По правде говоря, Кан Инхо именно тогда догадался, что что-то пошло не так. Вручив привезенный с собой гостинец — свинину с чипсами, они устроились на мару — пристроенной к дому открытой террасе. Со Юджин заговорила первой:

— Вы, наверно, помните, как наш сотрудник приезжал к вам, чтобы подписать обращение в суд. У вас, наверно, сердце рвалось на части, когда вы узнали обо всем произошедшем.

Старуха, вполуха прислушиваясь к ее словам, зашуршала подолом юбки, откуда-то извлекла папироску и зажала ее в зубах. Кан Инхо проворно помог ей прикурить. Старуха сделала глубокую затяжку. Ее морщинистые пальцы напоминали червяков.

— Я — классный руководитель Юри. У меня нет слов, чтобы передать, как я виноват перед вами. Но, знаете Юри потихоньку приходит в себя… В любом случае простите, что так поздно нагрянули с визитом.

Выслушав Кан Инхо, старуха безучастно уставилась в пустоту, а затем открыла рот:

— Мой единственный сын. Сами видите, в какой он состоянии… А невестка мало того, что родила глухонемую, так еще и сбежала. Когда сын был здоров, мы с ним в районном центре держали лавчонку и как-то сводили концы с концами, но потом он слег, работать некому стало, вот и пришлось перебраться в эту глушь. Жизнь превратилась в сплошное мучение, но в день, когда приехал какой-то молодой человек, рассказал, что приключилось с Юри, и попросил поставить подпись на бумагах, я пожалела, что родилась на белый свет, словно с нечистым духом повстречалась.

Губы старухи с зажатой в них папиросой начали подрагивать. В узких щелочках глаз под нависающими сизоватыми веками рыбьей чешуей блеснули слезинки.

— Как только земля этих подонков носит… — Старуха подолом утерла слезы.

— Простите, что спрашиваю об этом, но не приезжали ли к вам от имени тех, кто причинил Юри зло? Их дело сейчас рассматривается в суде, а если вы подпишете так называемое соглашение, то иск аннулируют. И тогда Юри ничего не останется, кроме как снова вернуться под одну крышу с подонками, которые надругались над ней.

Неожиданно старуха смущенно улыбнулась и пристально посмотрела на Со Юджин:

Они приезжали и сказали так: «Если подпишете, Юри получит хорошее образование, а вам мы дадим деньги на лечение сына».

Предположения Со Юджин оправдались. Неожиданно старуха вновь улыбнулась:

— «Ну что ж, а сколь дадите-то?» — спросила я. «Ну, это, бабуся, сколько вы скажете. Чтобы всей вашей семье много лет безбедно жилось». Так-то. Вот слова этих самых душегубов.

По спине Кан Инхо пробежал холодок. Лицо старухи, когда она говорила, выражало не один лишь гнев. На нем промелькнуло нечто трудноуловимое — отблеск чего-то недостижимого, о чем не приходится и мечтать.

— Вот-вот! Настоящие подлецы! Представляю, как у вас в душе все перевернулось, — попыталась подбодрить старуху Со Юджин.

Кан Инхо перевел взгляд на кукурузное поле, раскинувшееся перед одиноким, заброшенным домиком. Уже подсыхающие желтеющие стебли высились стеной, напоминая призраков солдат разбитой в пуx и прах армии.

Старуха вновь подхватила подол юбки и громко высморкалась.

— С самого детства я пахала на износ, чтобы не протянуть ноги… Посмотрите, во что превратились мои руки. Всю жизнь я билась, чтобы добыть ложку риса. Но что толку? Долги только росли. Эти чертовы болезни одолевают лишь босяков, больничные крысы обирают нас как липку, а болячки остаются. Наша Юри… Знаете, я ведь неученая и ничегошеньки в этой жизни не понимаю, но как подумаю, что ей пришлось пережить, как этой малютке было больно, тоскливо, одиноко и страшно! Так бы взяла этих сволочей и вырвала их срам с корнем. Но какой с того прок? Ну сживут меня, старую развалину, со свету, вот и все дела. Я знаю. Пусть нищая и темная, и сын у меня калека, и внучка увечная, я все понимаю.

Старухиным словам вторили хлопки полиэтилена, перестук камней и рухляди, что кое-как удерживали импровизированную крышу. Рваная пленка полоскалась на ветру, словно истрепанный флаг нищеты.

Кан Инхо вспомнил, что объявили штормовое, а значит, к Минсу они не скоро доберутся. В детстве мама ему говорила: «Побойся небес!» А Со Юджин недавно заметила, что засомневалась в существовании высшей справедливости. И сейчас он был готов с ней согласиться. А что, если и правда нет никаких грозных небес? От этой мысли ему стало страшно.

— Это что же, мне продать свою внучку за лекарства для ее отца? Нормальный человек на это не пойдет. Нельзя так. Но как они сладко пели! Мол, пролитую воду не соберешь, и, чем плакать над разбитым корытом, не лучше ли воспользоваться случаем? Сына моего вылечат в сеульской больнице, Юри поступит в университет. Я им прямо в лицо сказала, что никогда не соглашусь на такое, и они уехали. А у меня их слова… все в ушах звенят — покою не дают… Ну что мне делать? Только подумайте! Слова эти ни сын мой, ни внучка не могут услышать! А они звенят без умолку вот в этих самых ушах, понимаете? А?..

Возвращались они, когда село солнце. Мрак накрыл этот глухой горный район, как орел набрасывается на цыплят. Маленькая машина Со Юджин долго петляла в потемках, прежде чем выбралась на шоссе. Всю дорогу они не проронили ни слова.