Как-то подозрительно. Ведь в нынешней ситуации Минсу был привязан только к делу Пак Бохёна. Почему же вдруг вмешался интернат? Или Пак Бохён, который от безденежья вынужден был довольствоваться никудышным государственным защитником, вдруг чудесным образом нашел средства и заплатил домашним Минсу? Почему только Минсу?..

— Погоди, не реви. Во-первых, мне странно, почему Минсу. Ведь он никак не связан с братьями Ли?

— Мы тоже заподозрили неладное… Видно, есть какая-то связь с гибелью младшего брата Минсу. А иначе зачем им так поспешно вступаться? Что же нам делать, учитель Кан? Если еще и бабушка Юри подпишет соглашение, то всему конец. Ну как же так?

Закончив разговор, Кан Инхо встал у окна. Нищета. Ему не довелось испытать на себе явной, неприкрытой бедности. Его отец — учитель начальных классов — был добросовестным человеком, а мама — простой и бережливой. Пускай он не мог позволить всего, чего хотел, однако голодать ему не приходилось, и унижений особых он тоже не испытал. Неужто бедность так жалка лишь потому, что человеческое достоинство оценивается в несколько купюр и его можно променять на пару кусков хлеба?

Он оглянулся и увидел Минсу. Мальчишка знал, что сегодня ему предстоит выступить свидетелем, и пришел в учительскую к Кан Инхо. Он замялся, увидев за соседним столом учителя Пака. Внезапно Кан Инхо бросило в дрожь: как жестоки люди, включая этого самого Пака, сколько насилия творят над пугливыми, словно оленята, детьми. В следующий миг его накрыло гневом, и он понял, что бессмысленно поедать самого себя: он не виноват во всем этом ужасе, он лишь невольный свидетель.

Кан Инхо вывел Минсу в коридор. Как сообщить ему, что родители подписали соглашение? Что никого не привлекут ни к гражданской, ни к уголовной ответственности…

Они шагали по направлению к столовой, как вдруг Минсу поднял глаза на Кан Инхо. И когда их взгляды встретились, Минсу улыбнулся во весь рот. Это была открытая мягкая улыбка, свойственная только глухонемым детям. Улыбка, говорящая: я полностью вверяю тебе свою судьбу. Глаза Кан Инхо неудержимо защипало. Он крепко стиснул зубы однако к горлу подкатывал обжигающий ком, готовый прорваться наружу. Невозможно предать этих ребят! И снова по спине пробежала дрожь. И его пронзило сознание: как часто мысль о невозможности предательства предшествует самому предательству? Неужели он и в самом деле отвернется и бросит этих ребят на произвол судьбы?

Кан Инхо сжал худенькое плечо Минсу и показал на языке жестов:

— Минсу! Мне очень жаль… Твои родители простили учителя Пак Бохёна.

На лице парнишки застыло недоверие. Он растерянно моргал, не понимая, о чем идет речь.

— Мои родители не умеют читать. Как же они…

Кан Инхо встал напротив Минсу. Его родители были не только глухонемыми, но и умственно отсталыми. По слухам, за ними присматривал младший дядя Минсу, живший по соседству. Как же объяснить, что для того, чтобы пойти на мировую, не требуется умение читать? Что незнание букв не помеха, когда тебе суют деньги? Как растолковать, что же это за диковинный документ, который ставит на всем точку?

— Я слышал, те люди ездили к родителям и просили прощения. Много раз извинялись, умоляя простить. А твои родители добрые. Они же не могут ненавидеть других, — пересиливая себя, показал на жестах Кан Инхо.

Но Минсу медленно покачал головой:

— Те люди в тюрьме. Кроме того, просить прощения надо у меня с братом. Они виноваты перед нами. Мой брат умер, а они простили, но разве это прощение?

Минсу ощетинился, его глаза метали молнии. Кан Инхо опустил голову. Мальчик тысячу раз прав: разве можно назвать это прощением? Никакое это не прощение. Потому что слабые неспособны прощать, это под силу только великодушным. Простить совсем не означает закрыть глаза на злодеяние, несправедливость, насилие или унижение. Простить не значит отказаться от изобличения и наказания преступника. Однако, как учитель, он не мог высказать все это Минсу.

Мальчишка ожесточенно жестикулировал:

— Не могу поверить. Ведь этот гад убил моего Ёнсу, и я собирался сказать это, даже если бы у меня не спрашивали… Стоило только показаться ему на глаза, как он лупил и стягивал с меня и брата штаны… В душевой! В туалете! У-у-у…

Минсу с жутким нечленораздельным воем задрал рукава рубахи и показал до сих пор не зажившие синяки на предплечьях. Кан Инхо крепко взял Минсу за руки. Тот бился так отчаянно, что, казалось, вот-вот вырвется, убежит и бросится вниз с обрыва. С осунувшихся, впалых щек ручейками стекали слезы.

— У-у-у…

Кан Инхо изо всех сил прижал мальца к себе.

— Прости, — едва слышно пробормотал он. Прости, Минсу! Твои родители не виноваты.

В его ушах зазвенели слова бабушки Юри: «Но как они сладко пели! Мол, пролитую воду не соберешь, и, чем плакать над разбитым корытом, не лучше ли воспользоваться случаем? Сына моего вылечат в сеульской больнице, Юри поступит в университет. Я им прямо в лицо сказала, что никогда не соглашусь на такое, и они уехали. А у меня их слова… все в ушах звенят — покою не дают… Ну что мне делать? Только подумайте! Слова эти ни сын мой, ни внучка не могут услышать! А они звенят без умолку вот в этих самых ушах, понимаете? А?..»

Минсу еще долго всхлипывал в его объятиях.