зла Дарта Вейдера из «Звездных войн». Считается, что творец главной американской сказки Джордж Лукас таким образом передал привет конкурирующей киноиндустрии, с которой он был хорошо знаком. Оммаж Ефремову или Шерстобитову стал символом эпохи холодных войн и зафиксировал эту расщепленность двух картин будущего.

Дар Ветер, заведующий внешними станциями Великого кольца, галактического братства цивилизаций, в прологе романа включает «вектор дружбы» - «прямое соединение, проводившееся между связанными глубокой дружбой людьми, чтобы общаться между собой в любой момент».75 Дарт Вейдер в «Звездных войнах» включает только «темную сторону силы», зло, вражду и безграничное честолюбие.

Эта метаморфоза может быть точной иллюстрацией механизма идеологического извращения как перверсии плюсов и минусов, переворачивания реальности вверх ногами. Таким же образом утопия как представление о лучшем будущем человечества становится мрачной антиутопией - идеологической страшилкой, мораль которой в том, что «благими намерениями вымощена дорога в ад». Иначе говоря, не нужно лишних фантазий, трансгрессивных мечтаний, опасной свободы воображения. Как говорит один из персонажей фильма Марка Захарова «Тот самый Мюнхгаузен» (1979, СССР): «Всё то же самое, но без фантазий!»

Проблема с инвариантными сценариями будущего имеет сложную конфигурацию. Научно-технический прогресс не только приблизил многие желанные для человечества вещи (свобода обмена информацией и физических перемещений, доступность новых творческих и коммуникативных инструментов, активное долголетие с перспективой бессмертия и т. п.), но и подорвал веру в самосовершенствование цивилизации. Возникла своеобразная вилка между формой и содержанием, ожиданиями и реальностью НТР. Наука оказалась встроенной в военно-промышленный комплекс или, в лучшем случае, в потребительский экономический сектор. Технологии стремительно наступившего будущего не подтолкнули наш мозг к творческой деятельности, а породили феномен цифрового слабоумия. Средства изменения социальных отношений (ведь многие изобретения изначально были направлены против нищеты, неравенства, фабричной эксплуатации, физических и социальных болезней) превратились в самоцель, уплотнив и законсервировав систему взаимного потребления и отчуждения.

Словом, при всех темпах научной революции, воплощение важнейших коллективных фантазий человечества оставляет желать лучшего. Когда Рэй Брэдбери в последних интервью сетует на потерянные человечеством десятилетия и объясняет журналистам, почему не сбылись его «Марсианские хроники» (время действия в романе - 1999-2026 годы), во всех ответах писателя сквозит разочарование в маршруте цивилизации.

Почему проектировка «умных» бритвенных станков и роботов-пылесосов важнее постройки ракет и орбитальных станций? Почему рекорды в престижном потреблении предпочтительнее научных и образовательных достижений? Почему человек так и не улетел дальше земной орбиты? Ссылки на отдельные факторы (идиотизм и трусость политиков, конформизм ученых, эскапизм деятелей культуры, патологии потребительской психологии и т. п.) не объясняют остановку в развитии человечества.

Чтобы понять, насколько глубоко расщепление между наукой и повседневностью, можно показать любой молодежной фокус-группе «Космическую одиссею» Стэнли Кубрика (2001: A Space Odyssey, 1968, США). Фильм, снятый полвека назад ставит вечные вопросы о том, «кто мы, откуда и куда идем». Но именно такие вопросы выглядят теперь анахронизмом. Generation Next не занимает фантастика с философским подтекстом, с «посланием к человеку», рефлексией, гуманистическим пафосом. Зрителям «Трансформеров» и «Людей Х» достаточно компьютерных эффектов. Скучающий взгляд кинопотребителя игнорирует альтернативные фантазии, как слишком сложные и трудоемкие. В студийной фантастической франшизе умственная работа максимально облегчена и включена в чек на годовую подписку. Принцип максимальной экономии ума - одно из правил современного мышления.

Отматывая пленку назад, к 50-м и 60-м годам ХХ века, кажется, что в какой-то момент просто щелкнул идеологический тумблер, и когнитивное «пятно» закрыло горизонты знания. Алексей Цветков, определяя альтернативу капитализму как «переход от конкурентных отношений к симбиотическим», пишет:

За всю свою жизнь я так и не смог понять, почему бесклассовая реальность космических сверхлюдей из «Туманности Андромеды» и «Далекой радуги» невозможна? Почему она перестала быть нашим будущим? Что мы узнали о себе такого, что перечеркивает эту перспективу? Ссылки на не проясненную «человеческую природу» или «божественный замысел», которые такого не допустят, звучат бездоказательно и произносятся обычно теми,

с- 158

кому реально есть что терять, либо теми, кто ест у них с руки.

Невозможность другого взгляда, о которой пишет Цветков - это и есть триумф правящей идеологии, закончившей холодную войну с коммунизмом разгромом коллективного воображения оппонента. Капитуляция перед капитализмом - это, прежде всего, отказ от собственного проекта будущего.

Но капитуляция в воображении - это все-таки воображаемая капитуляция. Победивший сценарий будущего - пустыня реальности «Матрицы» или «Терминатора» - место или время, где оказаться никто не пожелал бы. Сегодня популярным объектом ностальгии (как остальгия в Германии) становится не только потерянный социальный порядок, но и снятые с социального производства чувства - такие, как «уверенность в завтрашнем дне». Когда-то заглядывать в завтрашний день было приятно - например, ожидая переезда из общежития в подарен -ную государством квартиру. Когда-то будущее мыслилось как «дорога молодым» ввиду гарантированного трудоустройства после окончания бесплатного вуза. Теперь будущее молодого человека - ипотека с кабальными процентами, мошенническая стажировка вместо справедливого контракта о первом найме, «серая» зарплата без отчислений в пенсионный фонд. Впрочем, до украденной государством пенсии дотянуть ему тоже будет сложно.

О новых правилах социальной игры не могла знать Алиса, гостья из будущего. Правила мы переняли вместе с действующей системой ценностей, но щелчок идеологического тумблера был хорошо слышен.

Ключевой вопрос здесь снова - вопрос наших собственных, не извращенных идеологией, желаний. Нужно просто спросить себя: хочу ли я завтра жить в «пустыне реальности», как расплате за сегодняшнюю капиталистическую гонку за сверхприбылью? При этом прогнозы на развитие оптимизированного, «социально ответственного» капитализма «с человеческим лицом» тоже уверенности в новом дне не вызывают.

Голливудский футурошок нужно мыслить с помощью концепта единящего времени. Страх завтрашней катастрофы - проекция современного состояния, результат натяжения нити времен. Поскольку диагноз, поставленный другому - это собственный симптом, постольку футурофобия всегда предметна: глобальный экологический кризис, овеществление человека, дегуманизация общества и другие проблемы нашего настоящего.

Например, страх перед восстанием машин и угрозой искусственного интеллекта - проекция тревоги, вызванной сегодняшней механизацией человеческой жизни, реификацией и

дигитализацией повседневности. По-настоящему пугает не мыслящий или чувствующий робот, но сведенные к технике (техникам ухаживания, дружбы, секса, карьерного роста и т.п.) человеческие отношения. Страшна не кубрикианская «машина судного дня», но аппаратность и подчиненность человеческого поведения - чудовищно опасен политик или военный, который, не размышляя, нажмет на красную кнопку самоуничтожения цивилизации.

То же относится к историям про враждебных пришельцев, выжимающих ресурсы из целой планеты - что напоминает действия цивилизаторов-колониалистов, вахтовиков-чиновников или транснациональных корпораций. Словом, вряд ли можно найти действительно инородные асинхронные объекты фантастических фильмов ужасов. Будущее воспринимается через