культурной революции в Советском Союзе и сделавшее определенный тип массовой библиотеки ключевым для библиотечной системы, в настоящее время сменяется более сложной ситуацией. Она требует разнообразия и гибких подходов к библиотечному строительству, обслуживанию читателей, рекомендации литературы и т. п.

Уже сама множественность точек зрения библиотековедов на проблематику типологии читателей и библиотек указывает на неоднозначность положения дел и позволяет судить о перспективах дальнейшего развития библиотечной системы и культуры в целом. Для социолога культуры именно это многообразие является исходным фактом и основным теоретико-методологическим принципом его объясняющей работы: в иных обстоятельствах ему попросту нечего делать, и до определенного времени надобность в нем не возникает. По отношению к библиотековедению он может как раз не столько предложить общую теорию или концепцию читательского поведения, сколько указать на наличное культурное многообразие и соответственно прояснить структуру проблематики библиотечного дела (в том числе – более общий характер и смысл дискуссии по проблемам типологии).

8. С другой стороны, прояснив методологическую проблематику типологизации читателей, социолог может попытаться очертить основные принципы своего частного подхода к построению конкретной читательской типологии. Выбор самих элементов данной конструкции определяется принятой исследователем задачей. Ее общие рамки определены изучением смысловых оснований читательского поведения. Соответственно, материалом для конструирования типов выступают не те или иные содержательные характеристики (аспекты, качества, стороны) читателя, а мотивационная структура читательских действий. В качестве возможности построения и истолкования структуры читательской мотивации нами используются литературные тексты. Точнее, это тексты, социологически препарированные. В них социолог имеет дело с представленными таким образом возможному читателю ценностными значениями и нормами понимания и поведения, формами определения ситуации и т. п., которые трактуются здесь как регулятивные механизмы. Иными словами, основанием объяснения читательского поведения выступает функциональное значение литературного образца в заданной проблемной ситуации. Анализ текста, соответственно, предусматривает истолкование в единых категориальных рамках способов их предъявления, развития и разрешения (организации пространства и времени, сюжета и мотивации героев, типа условности, точки зрения повествователя и т. п.) и образных средств выражения (метафорики, символики, языковых и стилистических приемов) в их исторической семантике.

Однако в отличие, скажем, от литературоведения, для нас в данном случае литературный текст важен лишь как возможность понимать в определенных аспектах читательское поведение, поскольку именно оно составляет объект социологического анализа. Подобное понимание в общем смысле обеспечивается трактовкой литературного произведения (или, с известными оговорками, другого образно-символического построения – кино, живописи и др.) как специфического, заданного «идеологией» письменной культуры способа фиксации ценностно-нормативных значений. Их поддержание и усвоение обеспечивает как стабильность воспроизводства социокультурной структуры общества, так и – в определенных случаях и аспектах – изменчивость, поддерживает согласованность механизмов социального и культурного самоопределения его членов. Соответственно, адекватность подобных регулятивных механизмов для упорядочения проблематичной реальности теми или иными социальными или культурными группами находит, по принятой здесь трактовке, свое выражение в читательском спросе на литературные образцы того или иного типа. Существование подобных групп (и, соответственно, функциональные типы литературы) связывается с характером социальных процессов, избранных в данном случае в качестве базовых для проводимого здесь объяснения. Теоретическая модель социального процесса (или их совокупности – урбанизации, модернизации и др.) будет играть роль «предельного» объясняющего основания, критерия «объясненности» исследуемых проблем массового чтения.

9. Таким образом, основная мысль, которую авторы стремились провести в настоящих тезисах, заключается в следующем: при эмпирическом исследовании речь не может идти о натуральных типологиях того или иного социального явления, в том числе и читателей. Конструируемые типы в нашем случае захватывают лишь отдельные, изолированные и существенные в отношении наших задач аспекты читательского поведения, которые истолковываются, исходя из норм социального поведения, условно представленных в социально отмеченных («художественных», «эстетически ценных») текстах. Сами же нормы соотносятся нами как с теоретически описанными социальными процессами, затрагивающими указанные нормативные системы, так и с особенностями их демонстрации в литературе. Используемый аппарат в принципе применим и для анализа функционирования литературной классики, «современной» зарубежной литературы, научно-популярных книг, книг для детей и т. п. В заключение укажем лишь на два важных для нашей темы момента.

Первый из них – методологический. Предложенные конструкции представляют собой средства аналитической работы, «чистые» типы. Любое конкретное произведение, как и картину чтения в целом, всегда приходится описывать как остающийся частичным и условным синтез различных компонентов и тенденций. При этом «упрощение» материала в исследовательских конструкциях компенсируется возможным многообразием истолкований, предлагаемых исследователями. Это представляется более адекватным сложности описываемых явлений и процессов.

Второе соображение – содержательное. Поведение читательских групп, обращающихся к тем или иным литературным образцам, среди которых и те, что были типологически представлены выше, связано с протеканием социальных процессов, рассматривающихся здесь в качестве базовых, не только в аналитическом плане. Объем этих контингентов и перспективы их деятельности определяются в немалой степени и тем, насколько образцы литературы такого и близкого функционального назначения будут представлены в книгоиздании, распространении, фондах библиотек. Сложность нынешней ситуации, скажем, в массовых библиотеках СССР можно, в частности, связывать и с тем, что в структуре фондов (и в книгоиздании) литература, пользующаяся наиболее широким спросом, представлена явно недостаточно. Такое положение требует серьезных практических решений и научного анализа в рамках социологии культуры как наиболее общего теоретического языка описания и объяснения процессов функционирования литературы в обществе.

1983

ОБРАЗ КНИГИ И ЕЕ СОЦИАЛЬНАЯ АДРЕСАЦИЯ

(Опыт социологического описания)

В последние 20–25 лет значительное развитие получили исследования коммуникативной структуры текста. Осуществлялись они на довольно пестрой методологической основе – в них были включены и семиотики, и герменевтики, и представители новых «старых направлений», таких как риторика, философия языка, культурологически ориентированная поэтика или история литературы, социолингвистика и т. п.[161] С течением времени оказался накоплен многообразный материал по коммуникативным правилам конституции текста, горизонтам понимания и интерпретации, т. е. конкретный материал анализа авторского и читательского семантического полей, стандартов восприятия коммуникативного события публикой[162]. При этом методически захватывались и описывались нормы и условия, задающие сравнительную однозначность понимания (посредством определенности пространственно-временной и жанрово-тематической структуры текста), изучались генетические трансформации рамок понимания текста, следы прежних канонов интерпретации и воздействия текста (эстетического, идеологического, эвадистского и т. п.)[163]. Однако, как бы разнообразны и остроумны ни были бы сами по себе эти исследования, они редко затрагивали конкретно-исторический, т. е. социальный, характер взаимодействий, возникающих по поводу того или иного текста, поскольку в соответствии с общеметодическими установками культурологии в подобных работах ставились главным образом цели выявления и фиксации общезначимого, общекультурного (а стало быть – универсального) кода коммуникации. Такая задача не предполагала специальной привязки к ситуации взаимодействия, ее толкования или уточнения конкретными участниками текстовой коммуникации. Возникающие отсюда теоретико-методологические антиномии, выражающиеся в невозможности отделить сам предметно-содержательный план описания актов коммуникации от методологической парадигмы дисциплины, становящейся при этом рациональной онтологией, приводили к состоянию тяжелого теоретического кризиса в той или иной области, иногда оборачивающегося снижением научной продуктивности отдельных школ и направлений.

Если зарубежными специалистами вопросы определения или описания социальной ситуации коммуникации еще как-то затрагивались, особенно применительно к специфическим структурам идеологических текстов (например, анализу фашистской риторики, политического языка, межкультурной коммуникации в процессах модернизации и т. п.[164]), то в нашей научной литературе эти аспекты практически не привлекали к себе внимания. Отсутствовал не только разработанный концептуальный аппарат, отсутствовало понимание смысла и значимости подобных проблем. В лучшем случае дело ограничивалось указанием на саму возможность постановки таких вопросов.

В данной работе мы, разумеется, не претендуем на то, чтобы закрыть лакуны такого рода. Задача наша гораздо скромнее – указать на существование специфицированных семиотических, социальных, семантических норм подачи текста, учитывающих различие социальных групп – его адресатов и потребителей. Вместе с тем, мы хотели бы не просто отметить социально-коммуникативный