— Что?! — Наумов дотронулся до подбородка. Некоторое время непонимающе взирал на технорука, потом упал на стул и долго, сипло смеялся. — Ох, уж вы, женщины! — сквозь смех говорил он. — Выходите замуж, Маргарита Ильинична, в этом ваше и мое спасение…

— Почему? — удивленно вскинула ресницы Рита.

— Станете, как это сказать, — Леонид Павлович наморщил лоб, — мягче, что ли… На свадьбу только обязательно пригласите. Начальника не пригласить грешно.

— Ладно, позову. Только приказ подпишите.

— Какой такой еще приказ?

— При перегрузке машин поломку относить за счет водителя.

— Вечером соберем мастеров, пригласим механика, обсудим… — почесал заросший подбородок Наумов. Теперь он ему не давал покоя. Надо же!

4

Ветер путался в густой кроне кедра, кидался в Платона сыпучими пригоршнями снега, дерево набатно гудело. Оно словно исполняло свою лебединую песню. Но у Платона своя песня — хлесткое жужжание бензопилы больно ударяет в уши, отзывается в голове тысячами маленьких, звонких колокольцев…

Сегодня он подменил заболевшего вальщика. И немало будто стажировался, а стал работать один, все пошло шиворот-навыворот. Деревья никак не хотели падать по ходу волока, а здесь еще со стороны болота потянул ветер. Платон решил прибегнуть к помощи шеста. Один конец упер в дерево, на другой налег грудью. Поднатужился. Кедр скрипнул, закачался, но устоял. «Большой недорез оставил, — подумал Платон и снова подналег на шест. — Дерево должно упасть по ходу волока, иначе какой к черту из меня вальщик».

Гудит крона, сопротивляется дерево. Но, видать, человек сильнее — стало крениться, ломая сучья, ухнуло в снег. «Все!» — Платон с радостным чувством опустился на пень, достал пачку папирос, задымил. Жарко. Нелегкой оказалась борьба с деревом. И все-таки даже эта маленькая победа радует парня. Наконец-то непокорный кедр лежит по ходу волока.

— Как дела, Платон? — кричит из-за ближайших деревьев Тося.

— Отлично! — отзывается Корешов. Бросил окурок в снег, снова принялся за работу. Ребята поговаривают — и в этом году надо вызвать на соревнование Заварухина. С премией разобрались. Вручили ее все-таки Генке, а длинноногому Косте всыпали под самую завязку. Парень сейчас ходит, как в воду опущенный…

В обеденный перерыв Платон, читая газету, на третьей полосе увидел несколько стихотворений, подписанных Ритой. Это его удивило. Но вслед за удивлением появилось огорчение. Чем оно было вызвано, Платон и сам до конца не понял. «Почему Рита при встречах ни словом не обмолвилась о стихах? Неужели она считает, что это меня вовсе не касается? — спрашивал себя Платон. — А ведь, послав стихи, она не могла не волноваться, не могла не переживать…» — Досада сменилась обидой. Впервые закралось сомнение в подлинности Ритиных чувств…

Вечером, после работы, он переоделся и пошел на место их обычного свидания. Ждал до тех пор, пока не замерз, но Рита не приходила. По дорожке к дому Катерины спешит Петро Суворов. Под пальто карман оттопыривается.

— Эй, парень, нос отморозишь!

— Ничего, я привычный, — притопывает ногами Корешов.

— Не жди Ритку, — Петро часто их видит возле дома Катерины. — Они в конторе совещаются… Зайдем, обогреешься, что на улице торчать?

Платон бы, конечно, обогреться не против, но как-то неудобно, мнется.

— Пойдем, — тянет за рукав Петро. — Катерина баба добрая, не кусается…

У Катерины плита докрасна натоплена. На печи в кастрюле картофель булькает. Сама хозяйка от жары разомлела, раскраснелась, сама как печь.

— Вот гостя привел, — бубнит Петро.

— А-а, солдатик! — глаза у Катерины смеются. В такие глаза, как у этой женщины, посмотришь — и утонешь в них. Катерина надвигается на парня высокой грудью. — Что, соколик, замерз, Ритку-то дожидаючи? Большую птицу поймал, смотри не выпусти, — она поводит плечом. — Ну, да мы сейчас тебя отогреем! Петро, сади гостя за стол.

— Я на минутку, — отнекивается Платон.

— Никуда твой технорук не убежит, — убежденно говорит Петро. — Они там заседают, а мы здесь засядем. Ха-ха-ха!

— Ну-ну, соколик, — подталкивает в спину парня Катерина. Неожиданно хлопает его ладошкой по плечу. — Люблю здоровых мужчин! Был бы ты, соколик, постарше, ей-богу опутала бы, а Петра побоку, — смеется озорная вдова.

Петро только тянет в улыбке рот, улыбается и Платон. И что ломаться, ведь люди-то они простые, и с ними просто и хорошо. Выпили, закусили, поговорили о разном.

— Спасибо, мне пора, — стал прощаться Корешов.

— Ты не стесняйся, заходи, — по-хозяйски приглашает Петро. Он сидит за столом в нижней рубашке, из-под распахнутого ворота видна волосатая грудь.

— Зайду, — обещает Корешов. От жары и водки голова кругом идет. Скорее на улицу. Хватил ртом морозный воздух раз, другой, легче стало. В окне конторки еще свет горит. Платон прибавил шагу. В самое время попал. Совещание только что закончилось. Вечер лунный, далеко видать.

Рита уж так, больше по привычке, посмотрела на дорогу. Маячит кто-то на ней. «Платон, — соображает она. — Вот глупый, сколько времени на улице мерзнет». — Рита еще не ужинала и одета по-рабочему.

— Рита, домой пора, — зовет отец.

— Ты иди, папа, я сейчас…

Илья Филиппович пошел было, но потом остановился, оглянулся. Куда это дочь направилась? Волошин давно приметил, что она по вечерам где-то пропадает. Не похоже, чтобы в клубе — домой придет, ног от холода не чувствует. «Уж не тот ли парень, кого на праздник Ритка приглашала?» — смекает Илья Филиппович. Но попробуй разгляди отсюда, с кем она на дороге встретилась. Подойти неудобно. Ладно, не маленькая, чтобы за нею присматривать…

Между тем Рита повстречалась с Корешовым. Обоняние у девушки острое — сразу уловила запах водки.

— Ты где это хлебнул?

— Суворов затащил погреться к Катерине. Угостили, как тут откажешься, — оправдывался Платон.

— А я-то думала на улице мерз!.. На первый раз прощаю, а больше не вздумай приходить выпивши. Пойдем, проводишь меня до дому. Есть так хочу!..

Платон взял под руку Риту, пошли. Глядь, у калитки сам Волошин стоит. Платон оробел. Но Рита держит за руку. «А, будь что будет», — думает парень. Хотел о стихах спросить, да только ли о стихах, но, как видно, сегодня не удастся.

— Поужинала бы, дочка, — говорит Илья Филиппович. — И дружка своего пригласи… — многозначительно прокашливается. Все ясно.

5

Степка-цыган отсыпался три дня. Три дня отъедался на заварухинских харчах. Повеселел. Где-то раздобыл гитару с ярко-красным бантом на грифе и по вечерам в комнате устраивал концерты. На четвертый день терпение у Генки лопнуло. Выждав, когда никого не было в комнате, встряхнул Степку-цыгана за грудки.

— Долго будешь на иждивении сидеть?

— Ба! — стукнул тот себя по лбу ладонью. — Разве я вам бесплатно концерты даю?!

— Бросай дурачка корчить! — не отступался Генка. — Или дуй работать, или проваливай ко всем чертям!.. Хочешь, в свою бригаду возьму, мне как раз нужен помощник.

— Не-ет, — покрутил Степка-цыган