– Я готов, только не знаю, буду ли способен рисовать и скоро ли. Зато у меня есть ученики. И лучший… ― Он кивнул зачем-то на лисицу на стене. ― Он стоит меня.

Вальин кивнул, и улыбка его стала теплее.

– Идо. Я знаю. Помню его с детства, с исповедей, а сейчас уже мало кто в Ганнасе не знает этого живописца и не любит.

И какой же он сейчас потерянный. Какой несчастный. Как, впрочем, и сам Вальин, как и, наверное, Эльтудинн, как все эти недавние дети, которых старики оставили барахтаться в кошмаре своих страхов, ошибок, желаний и иллюзий.

– А больше всех люблю я, ― шепнул Элеорд и спохватился. ― Простите за сентиментальность. Но только зная, что у мира остается он, я не боялся умирать.

– И все же вы выжили. ― Граф опять склонил голову. Он явно старался взбодриться и не ввергнуть в тоску своего чахлого собеседника.

– И знаю, какого бога благодарить. ― Мысль была внезапной, острой, полной, наверное, той благодарности, с какой безумная ныне Сафира рисовала первые чертежи. Но Элеорд не испугался. ― А вы?

И Вальин серьезно, не колеблясь, кивнул.

– Теперь ― тоже. За ваш свет, за свою тьму. За то, что вы уцелели. За многое.

За надежду. Элеорд не сомневался, что сейчас ― похудевший, посеревший, обросший ― выглядит жалко и не внушает ее, и все же эта надежда вдруг засветилась в тонких чертах графа. Видеть ее оказалось приятно. А страха все не было.

– Да… я верю, что не зря обратился к вам, ― проговорил Валь-ин. ― И расскажу о своих планах больше, как только смогу. Сейчас нужнее всего мне было заручиться вашей поддержкой и чуть-чуть успокоить сердце. Выздоравливайте. Я пойду.

Он поднялся, оправил зеленый плащ. Ступал немного нетвердо, плечи сутулил. Элеорду захотелось вдруг задержать его, спросить о чем-нибудь безобидном, праздном ― не из любопытства, а лишь из-за понимания: теперь этот мальчик, даже младше Идо, нечасто может хоть с кем-то поговорить просто так. Его вырвали из привычной жизни и бросили в новую одного. И он ищет опоры там, где не искал бы ни один иной правитель.

В своих врагах. И, кажется, нашел.

– Прощайте, Элеорд, ― сказал Вальин у двери.

– Прощайте.

Элеорд так ни о чем и не спросил напрямую. Когда юный граф ушел, он снова стал думать о своих черешневых деревьях и смотреть на лисицу на стене. В этих простых вещах было его прошлое. И рядом с ними он не боялся будущего. Главное ― пережить настоящее.

А потом к нему спустилась темнота, обняла его и дала уснуть.

Часть 4. Фиолетовый купол [Восьмой прилив Великого Разлада]

Но горе, если один упадет, а чтоб поднять его ― нет другого, Да и если двое лежат ― тепло им; одному же как согреться?

Екклесиаст

Вальин приставил нож к горлу Ирис, но почти невозможным, гибким ласочьим движением она вывернулась, оказалась за спиной, и вот уже его шеи коснулся холодный клинок. Молодая королева засмеялась, самодовольно зазвенел ее детский голосок. Что ж, можно было ожидать, сегодня он ― не лучший противник. Вальин опустил руки, бросил оружие на каменный пол и, более не двигаясь, произнес:

– Делаешь успехи. На сегодня довольно.

– Почему?.. ― Она шумно выдохнула. ― Я же только начала побеждать!

– Я плохо себя чувствую, Ирис. Можешь еще потренироваться с любым из солдат или с кем-то из графов. Ты знаешь, тебе никто не откажет.

Он говорил, не пытаясь обернуться и не прося ее убрать опасно прижатый к горлу клинок. Он не видел смеющихся глаз и улыбки, которая наверняка оживила румяное лицо. С моря налетали ветра. У Вальина болела голова; рот и подбородок пришлось закрыть тонким белым платком: от малейшего касания соленого воздуха саднили губы. Руки с распухшими суставами тоже двигались неважно, точно принадлежали кому-то другому, как и ноги. Вальин устало сомкнул ресницы на пару мгновений.

– Правда, Ирис. И у меня еще много дел.

Ирис обежала его по небольшому полукругу и сама заглянула в лицо. Она изящно качалась с носков на пятки и светилась ― две вещи, которыми сразу, едва прибыв в Ганнас, очаровала двор и продолжала очаровывать уже пять приливов. Вальин тоже невольно, привычно улыбнулся. Королевская Незабудка. С фиалковыми глазами и именем Ирис. Она вся была такая ― из противоречий, а росла слишком быстро, так быстро, что уже начинала требовать почти невозможных вещей.

– Я слышала, они идут к Холмам. ― Говоря, она от возбуждения глотала гласные. ― Ты планируешь застать их там, да? А меня…

– Да. Нет.

Вальин ответил на два вопроса разом, второй не требовалось даже дослушивать. С некоторым трудом он наклонился, поднял нож, убрал за пояс и расправил плечи. Ирис молчала: просто наблюдала, капризно сведя тонкие подкрашенные брови.

– Это традиция, Вальин, ― все же напомнила она прохладно. ― Королевы сопровождают мужей в великих битвах. Великие королевы, конечно же.

– Тебе еще придется. ― Он снова постарался улыбнуться, но оставил попытку: сухие губы тут же засаднило, к тому же Ирис ведь не видела этой улыбки. ― Чуть позже.

– Королевы сопровождают мужей. ― Она точно не слышала. ― И если уж не в бою, то в покоях точно, Вальин!

Снова. Вальин вздохнул.

– Ирис…

Она протянула руку и погладила его по изувеченной щеке, слегка оттянула белый платок и подалась ближе. Она была выше ровесниц и, в отличие от большинства их, рано, очень рано начала оформляться. Гордо подчеркивая это, она распускала белокурые с розовым перламутровым отливом волосы, носила рубашки с открытыми плечами и прозрачные шаровары по моде нуц. Она ненавидела бесформенные цветные платья с высокими воротами, эта девочка, которую покойный отец считал «тише маленькой птички». Больше, чем платья, она ненавидела только отказы.

Вальин отшатнулся, не дав ей поцеловать себя. Его почти устрашало отсутствие брезгливости, какое молодая жена проявляла к неизменно возвращающемуся недугу. А ведь когда Ирис