После свадьбы Гиппократ, обратившись к тем, кто лучше был знаком с морем, просил указать ему вблизи Тира остров, который дал бы ему прибежище и приятное, и безопасное. Ему присоветовали остров, в то время называемый «Великанским», ибо прежде им владел один из самых могучих великанов на памяти людской, убитый Геркулесом, родственником силача Самсона[248]. Гиппократ велел препроводить себя туда и, найдя это место вполне себе по вкусу, начертал план тех прекрасных строений, последними останками которых восхищались посланные на поиски Насьена.

А дочь короля Тира, гордая своею родовитостью, стала супругою простого философа вопреки своей воле; не в силах полюбить его, она только и мечтала, как найти средство его перехитрить и избавиться от него. Не то было с Гиппократом, который лелеял ее больше, чем самого себя, но после приключения с дамой из Галлии не доверял ни одной из женщин. Он изготовил чудесный кубок, в коем все яды, вплоть до самых изощренных, теряли свою силу, благодаря воздействию драгоценных камней, его устилающих. Не раз жена приготовляла ему отравленное питье, которое разводила кровью жаб и ужей; Гиппократ отведывал их, ничуть не теряя притом здоровья и бодрости; так что она догадалась о свойствах кубка. Тогда она своими ухищрениями сумела завладеть им и тотчас же бросила его в море. Весьма прискорбно, разумеется, ибо мы не думаем, чтобы его возможно было отыскать снова.

Он, не мешкая, сделал новый, не столь прекрасный, но силою превосходящий прежний; так что довольно было поставить его на стол, чтобы лишить все яства, там разложенные, их губительных свойств. Злонравной жене пришлось оставить надежду через это уморить мужа. Она и так преуспела немало, отвратив его от мысли податься в Иудею, чтобы узреть чудеса, совершенные Господом нашим Иисусом Христом, который стал бы его Спасителем, каковым Он пребудет для всех, кто веровал и впредь уверует в Него.

Случилось так, что король Антоний, затеяв большой пир, передал Гиппократу просьбу повидать его; Гиппократ согласился, взяв с собою жену, которую он любил по-прежнему, тогда как она не питала к нему ни малейшей приязни. Съезд гостей был велик и роскошен, пиры обильны и разнообразны. Однажды, выйдя из-за стола, где он выпил и съел более обыкновенного, Гиппократ, желая подышать воздухом, прогуливался с женой перед лоджиями, сиречь галереями, выходящими во двор. Когда они стояли, опершись на край лоджии, они увидели, как мимо промчалась свинья в самой поре, преследуемая хряком.

– Взгляните на эту бестию, – промолвил тут Гиппократ. – Если ее убить в то время, когда она так распалена, ни один человек не сможет вкусить ее голову безнаказанно.

– Что вы говорите, сир? – воскликнула его жена. – Как! от нее умирают, и это неизлечимо?

– Именно так; по меньшей мере, если сразу не выпить воды, в которой сварена голова.

Дама выслушала сии слова с большим вниманием; но виду не подала, улыбнулась и переменила разговор. В этот миг послышались звуки барабанов и музыки; Гиппократ оставил ее и пошел к музыкантам. Она, не теряя времени, призвала главного повара и указала ему на свинью:

– Господин Гиппократ желает откушать головы этого животного на ужин, потрудитесь подать ему в миску; вот вам в награду. И еще, когда голова будет готова, не забудьте вылить воду, где она сварена, на груду камней или в навоз.

– Сделаю всенепременно, – сказал повар. Он приготовил голову; протрубили ужин, столы были накрыты; когда омыли руки, король сел и усадил Гиппократа и остальных. Гиппократ же был из тех, кто превыше всего на свете любил свиную головизну. И, увидев свою миску наполненной, он доставил себе удовольствие отведать ее. Но едва лишь первый кусок проник ему в горло, как он почувствовал великое стеснение в дыхании и в биении пульса. И вот первое слово, какое он вымолвил:

– Я человек погибший и гибну по своей вине; кто не хозяин своей тайны, тот не властен над чужими.

Тотчас он вышел из-за стола, бросился в кухню и потребовал у главного повара воду, где варилась свиная голова.

– Я ее вылил, – отвечал тот, – на навозную кучу, ту, что перед вами.

Гиппократ устремился к ней, силился вобрать в себя несколько капель той воды, но тщетно; его охватила лихорадка, жгучая жажда; и когда он почуял, что жить ему осталось несколько мгновений, он подозвал короля и сказал ему:

– Сир, невместно мне было доверять ни одной женщине, я умираю по своей вине.

– Неужели же вы не знаете ни одного средства? – спросил Антоний.

– Есть лишь одно: это большая мраморная плита, которую женщине, совершенно нагой, удалось бы нагреть до каления.

– Ну что ж! Предпримем сию попытку, и коль скоро ваша жена – причина вашей смерти, ее мы и распластаем на мраморе.

– О, нет, – возразил Гиппократ, – она может оттого умереть.

– Как! – воскликнул король. – Я вас не пойму. Вы опасаетесь за жизнь той, что дарует вам смерть! Впору ее возненавидеть, но вы ее любите, как прежде! О! вот она, природа мужчины и женщины! Чем более мы их любим, тем более склоняемся перед их волей, и тем больше они умышляют зла, дабы нас погубить!

Но Гиппократ так говорил, чтобы вернее исполнить свою месть. Дама была распластана на мраморе, холод камня мало-помалу проникал в нее, и она умерла в жестокой тоске, часом ранее Гиппократа, который не мог сдержаться, чтобы не изречь:

– Она желала моей смерти, она ее не увидела, я переживу ее. Я прошу у короля, как последней милости, чтобы меня перевезли на остров, который с этих пор будет наречен островом Гиппократа. Я желаю, чтобы тело мое было погребено в склепе, его вы найдете под портиком, и чтобы на мраморной плите начертали надпись, гласящую: «Здесь покоится Гиппократ, который пострадал и умер от хитроумия и коварства женщин»[249].

V. Христиане прибывают вслед друг за другом на берега Великой Бретани

Во всех частях «Святого Грааля» мы больше не найдем и даже близко не увидим таких прикрас, как в историях о Гиппократе и о корабле Соломона. Романист не избегает повторений, аскетичных отступлений, эпизодов, заставляющих терять из виду цель. Мы быстро пересечем эти тягостно сухие земли. В той точке, которой мы достигли, нам остается привести всех новых христиан на берег Великой Бретани, где их уже ожидает Иосиф Аримафейский. В то время как две свояченицы, королева