«№ 171

19 августа 1935 г., Кембридж

…С моим отъездом все зависит сейчас от наших. У меня все готово. Так что я написала в полпредство и спросила, а как же насчет инструкций обо мне и могут ли они мне гарантировать, что я вернусь, потому что здесь остаются дети. Когда получу ответ, то напишу ответ. Мне интересно, как они среагируют на это. Сегодня послала паспорт, чтобы поставили английскую визу. Если наши не будут себя глупо вести, то хочу выехать 31-го. <…>

Прости, что пишу неинтересные письма. Но подумай: как хорошо – мы опять будем вместе. Зверочек, это замечательно!..»

«№ 172

21 августа 1935 г., Кембридж

…Тут у меня вышла заминка с полпредством. Они исключительно неделовой народ. Я им написала письмо, спрашивая их, могут ли они мне гарантировать выезд из Союза и т. д. Они, вместо [того] чтобы ответить письмом, позвонили по телефону и сказали, что они этого сделать не могут, но они слышали, что Мо [лотов] и М[ежлаук] Тебя в этом уверили, и что это достаточно, и они не могут «перестраховывать» их слов, и т. д.

Ты знаешь, как я медленно думаю, а тут еще по телефону. Я спросила только, можете ли мне визировать паспорт туда и обратно. Гражданин ответил, что узнает. На этом кончился разговор. Когда я повесила трубку, то начала соображать о разных вещах и нашла много интересного, что могла бы ему сказать, и очень жалела, что этого всего не сказала. И вдруг он звонит еще раз! С заявлением, что консул говорит, что у меня паспорт, который нельзя визировать туда и обратно. Я, уже все обдумав, говорю ему: во-первых, мой паспорт такой, что его можно визировать, и он всегда был визирован, и что и теперь я требую, чтобы это было сделано.

Потом переходим опять на вопрос о гарантиях. Гражданин заявляет мне: вы требуете ответа от нас, мы этого сделать не можем, нам не позволяет этикет. Раз Мо[лотов] и М[ежлаук] сказали – это достаточно. Я спросила: а откуда вы знаете, что они сказали? Он ответил, что из Москвы. Тогда я спросила: почему же вы говорите это мне по телефону, а не отвечаете мне письмом на мое письмо? Я этого хочу, а по телефону мне разговаривать неинтересно, я даже не знаю, с кем я говорю. Гражданин обиделся и сказал: я же вам сказал: я – Виноградов. На что я ответила: это очень хорошо, но ведь я проверить этого не могу, и что меня удивляет, что они не могут этого мне написать, и что я по телефону таких заверений принимать не могу, и что я напишу в Москву обо всем этом. Гражданину слово Москва не понравилось, и он сказал, что он посоветуется. На этом наш неприятный разговор кончился. <…>

Очень мне не понравилось поведение нашего полпредства. Потом, когда я сказала, получили ли они извещение насчет оплаты моей поездки Академией, они заявили, что это я сама в Москве рассчитаюсь, что теперь мне надо самой покупать через Интурист билет, а в Москве мне, мол, оплатят. А если давать мне билет здесь, то им надо инструкции из Москвы. Я думаю, что мы никогда от Академии не получим [за] мой проезд, так что если я поеду за свой счет – то третьим классом, зачем рисковать большей суммой? <…>

Вот видишь, как дела. Кр[окодил] говорит, чтобы я не смела и думать ехать без официального ответа. Что Ты на это скажешь?..»

Телеграмма

25 августа 1935 г., Москва

Указание о твоей обратной визе и оплате путевых расходов обещано направить полпредство завтра тчк

Телеграфируй если встретишь трудности = Капица

«№ 174

29 августа 1935 г., Кембридж

…Полпредство не отвечает ни на одно письмо. И опять звонили по телефону и говорили, что поставят мне обратную визу и достанут билет. После этого я не слышала ни одного слова. Достали они билет или нет, и что сделано. Я принципиально веду с ними только чисто официальные отношения и никаких телефонных звонков не признаю. Поэтому мной написано было им письмо, где я сообщаю, что я категорически отказываюсь ехать, если я не получу от них письменного уведомления о том, что им известно, что мое возвращение не будет затруднено.

Я говорила об этом с Крокодилом, и он абсолютно со мной согласен. Я так много ему сейчас обязана за все его исключительно необыкновенно теплое и хорошее отношение, и он столько перенес из-за этого всего неприятностей, что я не считаю возможным ехать без того, что он будет знать, что я возвращусь. <…> Крокодил научен горьким опытом, что когда ему говорят на словах, то потом от этих слов с легкостью отказываются и ведут себя так, как будто ничего подобного не было. <…>

Сейчас самое трудное время. Все эти месяцы я жила мечтой, что наконец я смогу Тебя увидеть. И теперь, когда это так близко и исполнимо, на дороге стоят и ставятся препятствия.

Конечно, мое первое желание – это на все наплевать и ехать. Но я научилась от Тебя за эти месяцы выдержке и упорству, и то и другое находятся на суровом испытании. И никогда мне не было так трудно, как сейчас, но я чувствую, что мы с Тобой должны совершенно официально и на чистоту действовать. <…>

Зверушечка, страшно больно, что все так случилось и я, наверное, пропущу пароход. Но тогда поеду поездом через Германию и Варшаву…»

Телеграмма

29 августа 1935 г., Кембридж

Полпредство отказывается дать письменную гарантию моего благополучного возвращения тчк

Если этого не будет сделано немедленно не смогу отплыть 31-го тчк

Телеграфируйте им инструкции =Анна

Телеграмма

29 августа 1935 г., Москва

Считай обратную визу достаточной гарантией благополучного возвращения тчк

Отплывай тридцать первого если получишь обратную визу тчк

Телеграфируй свое решение крепко целую = Петр

Радиограмма через Берлин

29 августа 1935 г., Кембридж

Получила совет не выезжать без письменного подтверждения инструкций тчк

Полпредство не отвечает на письма тчк

В чем трудность дать письменное подтверждение тчк

Поеду поездом если пропущу пароход = Анна

Срочная телеграмма

30 августа 1935 г., Москва

Ничего не могу сегодня сделать потому что выходной тчк

Попробую позвонить по телефону сегодня ночью около десяти твоего времени = Петр

Радиограмма (Радио Берлин)

31 августа 1935 г., Кембридж

Пошла в полпредство с друзьями тчк Была не только не успокоена но было отказано в разговоре