Шрифт:
Закладка:
Помни, что я совершенно и абсолютно с Тобой, что если Ты не согласен со мной, то зато я во всем согласна с Тобой. Думай о чем угодно, делай что хочешь, но не теряй бодрости и энергии.
Я так счастлива, что мои письма приносят Тебе утешение и Ты пишешь мне с таким удовольствием. Даже на расстоянии, которое нас с Тобой разделяет, мы понимаем друг друга, а ведь это так важно. Прошло много времени, и наша дружба только окрепла, и понимание друг друга только стало тоньше. Разве уже в этом нету колоссального удовлетворения, и ведь это дает Тебе чувство того, что Тебя понимают, ценят и любят.
И, зверочек, помни, что если я Тебе нужна лично, то ведь так просто я могу к Тебе приехать, оставив здесь все в порядке. Ну, да Ты сам знаешь это, и повторять не стоит…»
«№ 123
14 мая 1935 г., Кембридж
…Получила твое письмо от 8-го, где Ты пишешь о том, что написал письмо Мо[лотову] и послал. Очень интересно, какой будет результат. Мне очень понятно, что Ты написал, и совершенно ясно, что по-другому Ты поступить не можешь. Но сможешь ли Ты это выдержать? А это так страшно важно. <…>
Вчера ездила в Лондон. Знаешь, я завтракала с Твоим давнишним приятелем. Ты еще рассказывал, что первый раз чуть не подал ему пальто, вместо того чтобы пожать руку![77] Мы с ним долго беседовали. Он мне понравился, и я ему, кажется, тоже, потому что беседа была непринужденная и интересная. Конечно, много говорили о Тебе. Он очень интересовался, как и все вообще. Я была очень рада его повидать. Он, безусловно, интересный человек. <…>
Я также постараюсь повидать другого Твоего знакомого, с которым Ты раз возвращался из Германии[78].
Я вообще стала гораздо более «social»[79], чем раньше. Как видишь, культивирую всех Твоих друзей, и даже тех, которых не очень люблю, как de Br[uyne]. Но он оказался прекрасным человеком. Вообще, если Тебе сейчас кажется, что свет состоит из людей, которые хотят друг другу зла и не понимают, когда человек доброжелателен, у меня как раз наоборот – свет состоит из людей, которые желают мне добра и вовсю эти желания проводят в жизнь. Так что видишь, как мы с Тобой поделили всех жителей земного шара.
Зверочек дорогой, мне очень сейчас за Тебя страшно. Только не сдай, это так важно и в то же время так трудно. Но помни, что Тебя все же очень много народу ценит, и любит, и беспокоится [за Тебя], и хочет, чтобы Тебе было хорошо. У Тебя много друзей, и они показали и доказали, что на них можно рассчитывать. Но теперь меня волнует только Твое состояние. Главное, держись и делай все возможное, чтобы держаться…»
Анна Алексеевна по-прежнему энергично ведет кампанию против насильственного задержания Капицы в СССР. В защиту Капицы она «мобилизует» общественное мнение, обращается к самым влиятельным и популярным лицам, которые могли бы подписать коллективный протест советскому правительству.
«№ 80
20 мая 1935 г., Москва
…Я всегда и теперь сочувствую социализму и готов работать здесь. Но не мне решать, где мне работать. Судьбе было угодно наделить меня дарованиями для решения научных проблем. Мне этим гордиться не приходится, это было сделано природой помимо моих желаний. Так сказать, без моего спросу. Но, по-видимому, если природа тебя наградила некоторыми дарованиями, это накладывает на тебя обязательства их использовать наиболее полно, так чтобы людям от этого было больше всего пользы. Поэтому в выборе места работы я должен, по совести, руководствоваться исключительно этими мотивами…»
«№ 82
23 мая 1935 г., Москва
…Между прочим, Крысеночек мой дорогой, мне кажется все же, мы с тобой за это время кое в чем расходимся. Я убедился или, вернее, я обдумал жизнь и пришел к выводу, что ты очень деликатная натура вообще и из Сергея ты сделаешь маменькиного сыночка. Я бы его слегка вздрючил. Строгий отцовский голос, без обиняков, другой раз производит на ребят хорошее впечатление, и вообще в жизни тут я это чувствую тоже. Ну да это, Крысеночек, временно. Когда я приеду или когда вы приедете (не знаю, что будет скорее), я покажу им, что такое папенька!!»
«№ 83
29 мая 1935 г., Болшево
…Теперь пару слов насчет твоего приезда. Как только тов. М[айский] тебе напишет, что ты можешь ехать на две или три недели – устраивать дела, дай мне телеграмму. Тогда я тебе пошлю точные инструкции. Главная, милая, насчет ребят. Единственно, что я считаю рациональным в данном случае, – это отдать их непременно в ту школу, где когда-то ты сама училась рисованию[80]. Как бы это трудно ни было, но это единственное надежное место. А то, пожалуй, их лучше взять с собой тебе сразу. Или совсем не ехать. А то ведь кое-как нельзя обращаться с ребятами. Ты обо всем этом мне напиши заранее, Крысеночек, и не ленись…»
«№ 86
5 июня 1935 г., Болшево
…Пока у нас не будут созданы такие моральные условия, при которых каждый ученый [не] будет страшиться работать у себя на родине и не придется за каждого из них бояться, что того и гляди удерет, до тех пор нам трудно рассчитывать на большой подъем в нашей науке и на ее процветание. Все это элементарно просто и легко осуществимо, но это так трудно растолковать и объяснить. Но один в поле не воин. Видно, время для всего этого не созрело. <…>
Но меня сейчас волнует один вопрос больше всего, и это ты, дорогой Крысеночек. Мне все больше и больше кажется, что на тебя накладывается чересчур большая ноша, и мне кажется, что ты сдаешь. А это ни в коем случае нельзя делать. От твоей бодрости зависит моя. <…>
Крысеночек, я получил фото ребят и твое и был очень, очень рад. Ты сама выглядишь немного сердюткиной, а ребята веселы и хорошо играют. Ох, дорогая моя, чувствую я, что им недостает отцовского допинга и они, наверное, у тебя изнежились. Мне что-то больше по душе боцманский дух твоего отца. Вместо няньки им бы действительно нужен боцман, а им полазить бы по деревьям и озорничать. Пускай дерут костюмы, но не делай ты из них маменькиных сынов. Ну, ты не сердись, я всегда одно и то же тебе пишу. Это мои дети, и
