Герой той легенды страстно мечтал увидеть наяву русалок. Хотя понимал, что это очень опасно. Накануне Петровского заговенья он оправился к знахарю за советом, и тот сочинил юноше такой рецепт: «Когда настанет ночь, и все захрапят, поднимись, разденься донага и нацепи два креста — один на грудь, а другой — на спину. С тем и иди к озеру». Парень строго выполнил все наставления, и шмыг из дому — через овраг, ниву, крапивник, бегом помчался на берег. Смотрит: там множество русалок водят хороводы, поют и радуются.

Все они были голые. Тела их — белы, словно снег. Лица сияли словно полная луна. А волосы светло-огненными кудрями ниспадали с плеч. Парень осоловел от страха и восторга. Он долго любовался красотой озёрных дев, грациозными движениями их тел, наслаждался звонкими голосами. Но вдруг русалки почуяли человеческий дух, и затихли. Немного подумав, они бросились к пришельцу и окружили его со смехом и рукоплесканиями.

Каждая хотела обнять и поцеловать парня, но не смела к нему прикоснуться. Каждая забегала ему за спину, чтобы расположить человека к веселью, но никак не могла этого сделать. Тогда парень приободрился, и сам начал гоняться за девами, пытаясь их ухватить. Водяницы от него ловко уворачивались, и постепенно заманили человека в кусты. Там один из его крестов зацепился за ветку, и упал. Тогда русалки набросились на парня, уронили его в траву, начали ласкать и щекотать. Юноша принялся хохотать. И смеялся до тех пор, пока не умер от перевозбуждения70.

Тема водяниц неожиданно получила продолжение и после прибытия иеромонаха на место службы.

* * *

Солдаты Великолуцкого полка очень обрадовались возвращению «блаженного», однако называть его отцом Савелием отказывались. Для них он оставался Святошей — это прозвище приклеилось намертво. И иеромонаший сан как нельзя лучше ему соответствовал. Впрочем, пока великолучане стояли на квартирах, основная нужда была не в удовлетворении духовных треб, а в знахарских способностях старого-нового служивого. Поскольку полковой лекарь Михайла Гофарт буквально выбивался из сил.

Полк стоял по разным лифляндским хуторам плутонгами71 и даже капральствами, поскольку селения оказались такими маленькими, что просто не могли принять больше пары десятков солдат и унтер-офицеров. Расстояния между хуторами были значительными, и поездки промеж больных отнимали много сил. Свезти же всех в один лазарет не получалось — для него опять же не было места.

Главной причиной хворей стала не болезненность солдат в гадком климате, а напряжённые отношения со здешними крестьянами. И не потому, что те считали русских захватчиками (хотя и это тоже). Самыми болезненными оказались культурные различия. Если прежние хозяева — отзейские немцы и шведы — были той же лютеранской веры, то с православными у лифляндцев никак не складывалось.

Например, выяснилось, что в этом крае отношения между мужчинами и женщинами (и особенно — между парнями и девками) гораздо строже, чем в русских деревнях. И хотя полковник Яков Иванович Фантралан строго приказал: «иноземок не лапать», уследить за всеми по разным хуторам было невозможно. И как итог — наших солдат исподтишка регулярно травили, а также устраивали им всевозможные членовредительства.

Когда серпом по горлу, тут уже ни Гофарт, ни Савелий помочь ничем не могли. А в остальном — крутились. Венгерский лекарь святошиных методов не одобрял, но тут было не до профессиональных споров. Пару раз во избежание бунта иеромонах по приказу полковника обвенчал солдат с «испорченными девками» по православному обряду. Причём, поскольку после пьяных загулов мало кто чего-нибудь помнил, а для лифляндок все русские были на одно лицо, женихов назначали жребием среди холостых служивых.

Самое удивительное, что походов по бабам это не остановило. Не участвовали в них разве что штаб-офицеры, отец Савелий да солдат Илья Власов сын Щелягин. Поведение последнего разожгло в полковом священнике любопытство, так что при первом удобном случае иеромонах спросил бойца, почему тот не разделяет поголовного увлечения хуторянками. И в ответ услыхал печальную историю этого служивого.

— Сам я в полку уже лет пять, — рассказывал Илья Власов. — А до этого был рыбаком в дворцовой слободе у Залесского Переславля. И отец мой промышлял в той артели, и дед, и прадед.

— Я был на твоей родине три года назад, в прошлой своей жизни, — удивился такому совпадению отец Савелий. — И имел бы о том времени неплохие воспоминания, если бы не ваш Синь-камень.

От этого названия солдата аж передернуло. Но взял себя в руки и спросил:

— Не видал ли там моей жены Ненилы Михайловой? Она должна жить у села Городищи, поблизости от Синь-камня.

У Мартина это имя сидело где-то в глубине сознания. Но, как ни силился, он ничего вспомнить не смог.

— Никогда не слыхал о женщине с таким именем, — сдался Святоша. — Это по ней ты так тоскуешь? Наверное, тебе пришлось отставить её дома одну с малыми детьми?

При слове «дети» солдата снова передернуло:

— Стоит рассказать всё сначала, чтобы вы, батюшка, сами поняли, что мне пришлось пережить.

* * *

— Однажды во время моего промысла озеро накрыл туман, — начал вспоминать Щелягин. — Это случается часто, и я знал, что единственный способ избежать беды — не пытаться вернуться к берегу, а ждать, пока мгла рассеется. Вдруг я услыхал поблизости громкий плеск и повернул чёлн на звук. Вижу — рядом стоит пустая лодка, а у неё в сетях кто-то барахтается. Вытащил — оказалась девчушка лет двенадцати. Тощая, одни глаза торчат. Пригляделся — своя, из нашей, значит, слободы.

Потом выяснилось, что за пару дней до того всю её семью выкосила какая-то хворь. И отца с матерью, и сестёр. Девчушка осталась одна, и что делать дальше — не знает. Вывела отцовскую долблёнку подальше от берега — и сиганула в воду. Да не рассчитала, зацепилась за собственные снасти. В итоге ни потонуть не может, ни выбраться. Тут и я подоспел. «Как зовут тебя, глупая», — спрашиваю. — «Ненила».

Привез её к себе домой — дал поесть. В то время я жил во дворе с одной лишь матерью — больной старухой. Родитель мой тоже помер в тот год. Гляжу — девчушка сразу принялась помогать по хозяйству. Говорю: «Оставайся, потом что-нибудь придумаем». А потом мать мне потихоньку: «Смотри какая она ладная да ухватистая. Подожди несколько лет — будет тебе хорошая супружница, воспитаем как полагается».

Вскоре умерла моя старуха. А Ненила подросла и стали мы с ней жить как как муж с женой. Я ей: «Пойдём повенчаемся, нехорошо во грехе». А она: «Я