Богема! Непревзойдённые Давид и Лия Дорфман. Театральный псевдоним Деревнёвы.

Их специально приглашали в Москву, когда Сталину доложили про неповторимый талант Питерских актёров.

И вы знаете что было там? Так я вам скажу. Сталина везут в Большой Театр из его дачи на закрытое представление спектакля, а Давид заявляет, что он не станет играть перед пустым залом. У него нет вдохновения для пустого места.

Вы представляете? Бедных кремлёвских курсантов по тревоге поднимают для заполнения партера и галёрки.

Не знаю что был за спектакль, я больше связана с живописью, но Иосиф Виссарионович ни разу даже не закурил свою трубку! А в конце спектакля он сказал присутствующим в правительственной ложе: «Этат цволач одной своей паузой может сказать больше, чем товарищ Молотов за один час своей речи. Ва!».

— А где же его родители?

— В 41-м они отказались эвакуироваться на Свердловскую киностудию. Остались в своём любимом городе белых ночей. Они отказались получать паёк в спецмагазине. Хотели быть не только плоть от плоти, но и единым целым с Питером.

Получали паёк — 125 граммов на сутки, в котором хлеба было 50 грамм, а остальное — добавки-обманки и вода…

Читали монологи на Ленинградском радио. До февраля.

В конце месяца в их квартиру вломились, удавили обоих и вырезали ягодицы для холодца на чёрном рынке.

Все знали это из чего, не знали из кого.

Зима 41-42-го была самой трудной я вам таки скажу…

* * *

Пазлик #30: Излияние Недоумения

Коридор за дверью из комнатки жил довольно шумно. С самого утра женские голоса кричали наставления уходящим на работу голосам мужским, кратко недовольным, вперемешку с детскими плачами, визгами, заливистым смехом.

Женские воспитывали расшалившийся дурдом, пререкались между собой, переходили в скандалы на тему прошлых обид и неправильного поведения оппонентки в былых ситуациях.

И только окрик Мадам Фимы мог угасить склоку или когда в коридоре начинало звучать громкое пение фальшивящего певца:

Мы конница Будённого и про нас…

Юле вспоминалось слово Константина «гнидючник» и, глядя за окно на громадную воронку во дворе, она думала — уж не эту ли имел он ввиду?

Трёхразовое питание из кухни приносил Иван: два стакана чая с сахарином и столько же очень тонко нарезанных кусочков хлеба утром и вечером, в обед каша из крупяных концентратов на воде.

Срок путёвки Совнаркома истекал через один день, саквояжей больше не было. Юля постоянно думала как выжить двум беспаспортным беглецам, но не находила ответа…

Относя вечерние стаканы и блюдце из-под хлеба на кухню, Иван увидел, что там на удивление пусто, если не считать мужика в недельной щетине на обритой голове, который сидел за столом без примусов перед бутылкой водки и краюхой тёмного хлеба.

Внимательно и молча проследив движения Ивана ставящего посуду рядом с керогазом, как наказывала Фима, мужик спросил:

— С какого рода войск, служивый?

— Танкист, — неохотно соврал Иван.

— Ац-тавить баки забивать старшему по званию! Правду говори, пехота! Иди-ка тут вон сядь.

Оглаушенный словом своего взводного, Иван послушно сел на табурет напротив незнакомца и, то поднимая глаза к прямому взгляду незнакомца, то упирая их в доски стола, признался, что он дошёл только почти до Харькова.

Тут бритоголовый присвистнул и пробормотал: «Барвенковский выступ. Стратеги мать вашу!» — и послал Ивана взять один из только что принесённых стаканов, потому что у него самого была чайная чашка.

Иван исполнил и спросил про имя собеседника.

— Аника Горохович. Ты дальше давай рассказывай.

Он налил им обоим водки, разломил хлеб надвое, а когда выпили, понюхал свою половинку и положил обратно.

Иван рассказал про лагерь в Штутгарте, про ящик, про сельхозработы в Эльзасе.

Всё рассказал он без утайки до самого «шевроле», с которого начался его путь возвращения на родину.

— Тут у тебя неувязочка, Иван, таких как ты и всех нюхнувших жизнь за пределами революционных преобразований без пересадок гонят строить светлое будущее в Заполярье. А ты тут водку пьёшь и туфту мне гонишь.

Иван опустил голову и сделал чистосердечное признание про побег с острова Котлин.

Аника Горохович задумался, а когда на кухню заглянула Мадам Фима, сказал:

— Фима Вениаминовна, а покличьте нам сюда Самуила Яковлевича на консилиум, пожалуйста.

— Сейчас, Антон Григорьевич.

На кухне появился недостаточно выбритый пожилой человек в очках с толстыми стёклами.

Антон Григорьевич пригласил его на третий табурет, но ничего не налил по причине пустоты в бутылке и сообщил о необходимости обеспечить пару молодых людей бумагами для безболезненного проживания в стране победившего бюрократизма.

— Зная ваш талант живописца, Самуил Яковлевич, о качестве произведения сомнений быть не может.

— Спасибо вам Антон Григорьевич, стараюсь по мере сил, однако возникает вопрос смежников, тут нужен не простой холст, а с водяными знаками, опять же таки палитра, обработка для придания сепии нужной градации, всё это требует затрат…

Иван понял, что нужны деньги, которых у него нет, но есть котиковое манто из Бреста, его подарок Юле, она должна понять…

— Щас, — сказал Иван, — щас приду, вы подождите. — И он ушёл в номер-камеру.

Вернулся он не сразу, сел обратно и положил кулак на стол, а когда раскрыл, на широкой мужицкой ладони лежало нежное кольцо с небольшим камушком, которое тупой ублюдок Отто когда-то обронил в спаленке Юли с колокольчиками на стене.

Очки Самуила Яковлевича взблеснули и вскинулись на лоб поверх густых бровей, довольно седоватых. Он стиснул веки с крайней напряжённостью и проговорил:

— Не может быть! Позвольте…

Пальцы, с каёмкой «траура по кошке» под ногтями, чётко сняли украшение с ладони:

— Так я вам так скажу, что эта вещь дороже… и намного.

— Если вас не затруднит, займитесь обращением товара в деньги, я знаю, что моего сослуживца вы не обидите… на исполнение шедевра пары дней достаточно?

— Вполне конечно да таки.

— Вот и чудесно, объявляю обсуждение закрытым.

Склонившись вбок, он катнул из-под стола тележку на четырёх колёсиках, остановил и сноровисто опустился в неё своим укорочённым телом без ног. Подбородок бритой головы оказался вровень со столешницей.

Толкая кулаками пол, он покатил мимо вставших в полный рост Ивана с Самуилом в конец коридора, распевая громко и фальшиво:

Мы конница Будённого и про нас

Былинники речистые ведут рассказ…

Через два дня