Первым делом VII Вселенского собора, по открытии его, было воссоединение с церковью епископов, виновных в иконоборчестве. Таких воссоединённых епископов было несколько классов. Первый класс с оставляли епископы наименее виновные. Такими были те епископы, которые просто повинны были во временной приверженности к иконоборчеству. Сюда принадлежали епископы Василий Анкирский, Феодор Мирский и Феодосий Амморейский. Каждый из них представил письменное отречение от ереси и испрашивал прощение от собора. Первым выступает Василий Анкирский. Он заявлял: «владыки! насколько было моих сил, я исследовал вопрос об иконах и с полным убеждением обращаюсь к кафолической церкви». На это патриарх Тарасий, председатель собора, сказал, выражая сочувствие покаявшемуся: «слава Богу, хотящему, чтобы все люди спаслись и пришли в познание истины». Затем Василий Анкирский прочел свое отречение от заблуждения, в котором между прочим говорилось: «приемлю честныя изображения домостроительства Господа нашего Иисуса Христа, сделавшегося ради нас человеком, и иконы Пресвятой Богородицы, божественных ангелов, св. апостолов, пророков и мучеников и всех святых, лобзаю их и воздаю им приличествующее поклонение; анафематствую и отвергаю всею душою и всею мыслью неразумно собранный собор, названный Вселенским седьмым (Копронимов), потому, что он грубо, дерзко и даже безбожно вопреки богопреданным церковным постановлениям изрекал одни злохуления, предал поруганию св. иконы. Свидетель Бог, нижеследующие анафематствования произношу от простоты сердца и по здравом размышлении. Противникам христиан (т. е. иконоборцам) анафема. Прилагающим изречения св. Писания, направленные против идолов, к почитанию икон, анафема. Не лобзающим иконы, анафема. Утверждающим, что христиане прибегают к иконам, как к богам, анафема. Дерзающим говорить, что Церковь когда — либо идолопоклонствовала, анафема. Говорящим, что иконы суть изобретение дьявольских козней, а не предание св. отцев, анафема». Собор похвалил Василия за чистоту его раскаяния (Деян. VII. 79–82). Затем приносит раскаяние собору Феодор Мирский (или Мирликийский). Принося покаяние, он прочел отречение от ереси во всем сходное с отречением Василия Анкирского. После него испрашивает прощения у собора Феодосий Амморейский. В письменном его отречении от заблуждения заслуживают внимания следующие слова: «Что Касается до изображений в церквах, то я полагаю прежде всего изображать икону Спасителя и Богородицы из всякого вещества: золота, серебра и всякими красками, чтобы всем было известно домостроительство спасения. Равным образом считаю полезным изображать жизнь святых, чтобы труды и подвиги их были известны народу, в особенности простому, кратко обрисовывались в его сознании и поучали его. Если царским портретам и изображениям, отправляемым в города и села, выходит в сретение народ со свечами и кадильницами, оказывая почтение не изображению на облитой воском доске, но императору, то насколько более следует изображать икону Спасителя, Его Матери и святых»! Один из отцев собора, по выслушании речи епископа Амморейского, воскликнул: «Много слез вызвала у нас речь почтенного епископа Амморейского». После всего этого патриарх Тарасий спросил собор, согласен ли он вышеуказанным трем епископам дать прощение и позволить им удержать кафедры? Собор сказал: «всем нам это угодно» (Деян. VII. 83 — 87).

Второй класс епископов иконоборцев, представших на собор с мольбою о прощении и милости, был многочисленнее первого. Он состоял из семи епископов, — во главе их был Ипатий, епископ Никейский. Эти епископы были виновнее предыдущих, потому, что они участвовали в тех незаконных сборищах, которые иконоборцами противопоставлены были собору Вселенскому, имевшему сначала собраться в Константинополе. Они обвинялись в том, что собирали иконоборческие сборища «не во имя Господа и не во имя Духа Его». От них собор потребовал, чтобы они объяснили, на каком основании они позволяли это себе: было ли это со стороны их поступком нерассудительным, необдуманным; в таком случае они должны были показать, каким образом они пришли к такому неразумию. Если же они это сделали вследствие твердого убеждения в справедливости иконоборства, в таком случае они должны представить доказательства, основания такого убеждения. Собор с своей стороны хотел подробно и тщательно разобрать их хитросплетения. Епископы каявшиеся объявили, что они действовали по неразумию, потому что «худое учение они приняли от худых учителей». Один из этих епископов, выражая уверение в святости икон, сказал: «на бывшем в Антиохии соборе апостолов сказано, чтобы спасаемые уже не прибегали к идолам, но чтобы вместо этого для них изображалось пречистое знамение крестных страданий Богочеловека Иисуса[179]» (Деян. VII. 87–89). Вопрос о том, принять ли в церковное общение и оставить ли в прежних должностях этих епископов, принадлежавших ко второму классу кающихся, разрешен был не так просто, как по отношению к епископам первого класса. Собор на основании канонических постановлений и отеческих писаний долго и много рассуждает: оставить ли их на епископских кафедрах? Сначала высказывались разные мнения. Строгими в отношении к этим епископам хотели быть: Константинопольские монахи, присутствовавшие на соборе, один из представителей от восточных патриаршеств и некоторые другие епископы; эти хотели лишить их кафедр, удовольствовавшись принятием их в церковное общение, тем более, что некоторые из кающихся посвящены еретиками. Напротив, Тарасий смотрел снисходительнее и примерами из церковной истории доказывал, что покаяние возвращает указанным епископам их кафедры (Деян. VII. 102. 119. 120. 121 и др.). Мнение Тарасия восторжествовало. По произнесении покаявшимися епископами письменного отречения от ереси, подобного тому, какое произнес Василий Анкирский, собор воссоединил их с церковью и оставил за ними епископский сан (Деян. VII. 111. 122. 193).

Третий класс покаявшихся епископов состоял лишь из одного епископа. Это был Григорий епископ Неокесарийский. Он составил собою особый класс, потому что, кроме иконоборчества, он обвинялся еще в том, что преследовал и гнал исповедников иконопочитания в предыдущие царствования. Его вина грозила ему низвержением из сана. Григорий Неокесарийский принят был на соборе с заметною строгостью. Лишь только вошел он на собор с просьбою о прощении, Тарасий сказал ему: «неужели тебе до сих пор не было случая узнать истину? Или ты отнесся к ней с пренебрежением, полагая, что ее еще не постигли? Скажи, что тебе нужно»? Григорий заявил, что видя единодушие собравшихся отцов по вопросу об иконопочитании, он просит прощения в своем иконоборческом заблуждении. Тарасий не вдруг поверил искренности Григория; знак, что его обращение казалось отцам собора подозрительным. Тарасий заметил Григорию: «может быть, ты хочешь затенить свою мысль покровом хитрости и, придавая словам вид истины, в душе остаешься злодеем». Григорий с решительностью заверял, что его обращение вполне искреннее (Деян. VII, 124. 125). В следующем заседании собора (третьем) отцы снова обратились к вопросу о том, как поступить с Григорием, приносившим раскаяние. Тарасий опять спрашивал его: «ты от чистого ли сердца исповедуешь свой грех»? Когда же Григорий опять и опять объявил, что его покаяние чистосердечно, тогда патриарх спросил собор, как поступить