о ней. Если мы с тобой умрем, то кто будет помнить о ней? Мне тоже больно, Эштон. Мне тоже хочется умереть. Я потерял жену. Теперь потерял дочь. Но ты думаешь, она была бы счастлива узнать, что ты пытался умереть следом за ней?

Тяжело сглатываю ком в горле. Слова не идут, внутрь будто насыпали несколько килограммов камней. Сильная боль разрезала сердце. Точнее то, что от него осталось. Крохотная частичка, благодаря которой я все еще жив. Все остальное просто разбилось на множество маленьких кусочков. И никогда больше не соберется воедино.

Вместе с Лизой умер я. То, что мое сердце по какой-то гребаной причине все еще бьется, ничего не значит. Моя душа умерла. Вместе с Лизой.

– Сынок, – шумно выдыхает Сэм, притягивая меня к себе.

Я знаю, что я взрослый мужик. И что, наверное, должен засунуть эгоизм и жалость к себе в задницу и утешить ее отца. Ведь он потерял дочь.

Но вместо этого я позволяю себе заплакать. Впервые в жизни.

Никогда не подозревал, что вообще умею плакать. Но, видимо, это какой-то врожденный талант. Потому что крупные капли градом стекают по моим щекам. И я не могу остановить этот нескончаемый поток. Меня трясет. Я не чувствую ничего внутри. Будто у меня вырезали все органы, оставив пустоту.

– Я не уберег ее, Сэм, – шепчу я. – Я произнес клятву, пообещал, что буду ее оберегать. Но я не уберег ее. Не уберег…

Не уверен, что Сэм понял хоть слово из того, что я только что сказал, ведь я говорил это сквозь слезы, сопли и слюни. Ядреная смесь, благодаря которой несвязная речь вам обеспечена.

– Нам пора на похороны, Эштон.

Резко отстраняюсь от его груди и хмурюсь.

– Похороны? Сколько я был в отключке?

– Ты был не в себе три дня.

Лизы нет со мной уже три дня. А кажется, что с того дня прошло не больше минуты.

Ужас. Страх. Боль. Все это смешивается внутри от осознания происходящего. Меня до сих пор трясет от того, как ее тело перелетело через автомобиль. Мой собственный крик все еще звенит в ушах.

Как такое возможно, что ее нет уже три дня?!

Я лежу на нашей постели, на подушке, которая пахнет ванилью, как Лиза. На моем безымянном пальце обручальное кольцо, которое она мне надела, когда мы поклялись быть вместе, пока смерть не разлучит нас. Вот только какого хрена она разлучила нас так скоро?

Как после этого верить в Бога? Если он забрал у меня лучшее, что было в моей жизни. Забрал мой воздух. Мое сердце. А оставил лишь яркую боль, превратив нашу любовь в пепел.

Закрываю глаза, потому что не могу больше смотреть на нашу спальню.

Все здесь говорит о ней. О нас. О том, чего больше нет.

Лиза мертва, а вместе с ней мертвы мы. Больше никогда я не смогу услышать ее смех. Никогда не смогу прикоснуться к ней. Не почувствую ее мурашек. Не скажу, что люблю. И никогда не услышу эти слова в ответ.

Никогда.

Нас больше нет.

Июль. 2021 год

Сильный дождь крупными каплями падает с хмурого неба в огромные лужи рядом со мной. Я сижу в одной из них, весь насквозь промокший. Но как же мне похрен.

Делаю очередной глоток виски, который обжигает мое горло, а затем откидываюсь головой назад, прислонившись затылком к надгробию Лизы.

Прошел год, а я все еще не сдох. Сэм заставил меня пообещать, что я не возьму грех на душу и не покончу с собой. И какого хрена я такой правильный и держу обещание?

Мудак я. Самый настоящий. Зачем мучиться и просто существовать?

Ненавижу свою жизнь. Я и вовсе не живу. Как жить, когда Лиза мертва?

Никак.

Единственное, что меня еще хоть как-то держит на плаву, – желание найти того урода. Но пока все безуспешно. Единственный кадр с видеокамеры с заправки, недалеко от нашей улицы, где видно, как какой-то парень, шатаясь, выходит из той самой красной машины с мятым бампером. И пробить автомобиль в принципе невозможно, потому что качество видео такое убогое, что даже не понять, что это за модель.

Но я все еще тешу себя надеждой, что мне удастся найти этого парня. И убить.

Да, Сэм явно не похвалит меня. Убийство – грех. И все прочее. Но мне и на это похрен.

Ублюдок должен умереть.

Это не вернет мне Лизу, я в курсе. Не дебил. Но зато я со спокойной душой смогу сдохнуть, зная, что и он мертв.

Делаю еще один глоток виски и улавливаю вдалеке среди деревьев какое-то движение. Минус этого долбаного алкоголя в том, что я практически от него не пьянею. Именно поэтому я не употребляю спиртное. Но сейчас я какого-то выпил целую бутылку, моля Господа, чтобы оно хоть немного помогло мне забыться. Но ни хрена. И чего я удивляюсь? После смерти Лизы я должен был понять, что Господа нет.

– Привет, – тихо произносит Эбби, подходя ко мне ближе.

Она опускается на землю рядом со мной, даже не переживая о том, что здесь лужи.

Вот одна из миллиона причин, по которым я считаю свою сестру потрясающей. Ей наплевать на все, когда дело касается семьи. Если бы не ее поддержка на протяжении целого года, то я бы сорвался.

Она перевезла нас в Монреаль, купила квартиру, заставила меня подписать контракт с «Монреаль Пингвинз» так же, как много лет назад я заставил ее вернуться в фигурное катание.

Хоккей не помогает мне унять боль, которая все еще разрывает меня на части изнутри. Но он помогает мне на мгновение заменить эту боль физической. Не знаю, сколько раз я влезал на льду в драки, сколько раз впечатывал в бортик других игроков, зарабатывал удаления, но это желание ощутить физическую боль помогает мне дышать.

И это благодаря Эбби. Лишь благодаря ей хотя бы иногда мне становится сноснее жить.

– Мог бы просто написать, где ты. Я переживала, – шепчет Эбби, пристально смотря на меня своими голубыми глазами.

– Прости. Я… Я просто ехал и ехал. А потом как-то оказался здесь.

Она делает глубокий вдох.

– Давно ты здесь?

– А который час? – хмурюсь я.

– Одиннадцать вечера.

Киваю.

– Значит, почти сутки.

Эбби продолжает смотреть на меня, и я вижу в ее глазах застывшие слезы.

– Иди сюда, – произношу я и притягиваю ее к себе.

Эбс перестает сдерживаться и начинает тихо плакать, уткнувшись мне в грудь. Яркий свет луны освещает ее загорелую кожу и оставляет блики на светлых волосах, мокрых от сильного дождя. Ее джинсовая куртка практически полностью промокла, и я понимаю, что нам нужно уйти, если я не хочу, чтобы Эбби из-за меня простудилась. Она и так столько всего сделала для меня… Заботилась обо мне весь этот год, хотя это я ее старший брат. И это именно я должен был стать опорой для нее после того, как мы вдвоем остались без родителей.

– Прости меня, – хрипло произношу я, целуя ее в макушку.

Она отстраняется от меня и удивленно вскидывает бровь:

– За что ты извиняешься?

– За то, что тебе приходится видеть меня таким. За то, что тебе приходится возиться со мной, как с маленьким ребенком. За то, что тебе приходится быть сильной.

Эбби шмыгает носом.

– Лиза умерла, Эштон. Наша Лиза. Это нормально,