«висит» на этом углу. Первовзводник Никольский пристроился с ручным пулеметом за углом. Бьет он очень метко и заставляет красных прятать головы за противоположную стену на всем участке правого фланга.

Когда появляется пулеметная тачанка, он вступает с ней в единоборство. Зато головы снова появляются на стене кладбища и огонь заметно усиливается. Никольский вскрикивает и бросает свой льюис. Правая кисть его мгновенно заливается кровью. На наше несчастье близко нет ни одного пулеметчика (а льюис – довольно сложная машинка). Замешательством пользуется красная тачанка. Быстро заезжая справа, она берет цепь под продольный огонь.

Где же наши пулеметы? Где гвардейские саперы со своими четырьмя максимами? Только что взятый нами максим без лент, унесенных красными и, кажется, без замка.

Рогойский решает отвести цепь до недавно пройденного оврага. Красные не дают оторваться. Цепь уходит под сильным и метким огнем. Впрочем, Рогойский задерживается несколько раз, отвечая залпами. Первым был убит Евгений Никитин (Ташкентского корпуса). Наповал. Потом почти одновременно смертельно ранен Григиросылло, и убит Клобуков. Росселевич, бледный, но спокойный, стоит во весь рост. Ротный значке на штыке – Росселевич! Снимите значке и спрячьте, он привлекает на нас весь огонь, – приказывает полковник Рогойский и наклоняется к Григороссуло. Но Володя хрипит предсмертным хрипом и из пробитой груди рекой льется кровь. Клобуков, высокий красивый мальчик, убит пулей в лоб.

Раненый в бедро Стойчев ковыляет слева с группой Фокина. У Никольского тяжелое ранение в кисть руки. Лицо его перекошено страданием, и каждый шаг, каждое движение даются ему ценою ужасных мучений.

Леонид Никитин ранен в щеку и строя не бросает. Слева красные обходят нас квартал за кварталом. Прямо, игра в кошки-мышки: кто скорее добежит до следующего угла и успеет встретить партнера винтовочным выстрелом. Исчез Тер-Никогосов, пройдя квартал ниже к озеру. Мы никогда больше не видели нашего горниста. Без всякого сомнения, он был убит нашими партнерами по игре в кошки-мышки.

У оврага, разделяющего колонну, снова вливаемся в цепь. Красные не подвигаются от кладбищенской стены, ограничиваясь сильным пулеметным огнем. В овраге кончается Григоросулло. Отсюда через полчаса мы перейдем в контратаку. Павлоградцы опрокинут красную конницу, которая угрожала нам справа, саперы, наконец, подведут свои пулеметы. Там, в Канделе, растолкают пинками ног в бок спящих свинцовым сном людей, на последних каплях бензина подъедет броневик и последнюю гранату выстрелит наша единственная пушка, которую больше не в силах тащить отощавшие лошади.

Постепенно, вошли в бой все боевые части генерала Васильева и к ночи дивизия Котовского была выбита из второй колонии, в направлении Тирасполя. В темноте мы растерялись, разбились на маленькие группы. Ночью, когда батальон полковника Стесселя отошел обратно на Кандель, с ним оказалось человек двадцать кадет с капитаном Реммертом и полковником Фокиным. Нам посчастливилось найти раненых Стойчева и Никольского, оставленных в начале боя в хате с мамалыгой; подполковник Рогойский где-то в сторожевом охранении с остальными за Зальцем. Говорят, что их забыли. Что ж, подождем до утра!

Начинаем в третий раз варить мамалыгу. Офицер от полковника Стесселя – шепчется с капитаном Реммертом. У Реммерта на лице отчаяние, – Скажите им сами, капитан, а то мне не поверят.

– Господа, – повышает голос капитан, – сегодня мы дрались с дивизией Котовского и выбили ее из колонии в сторону Тирасполя. Но у нас нет больше патронов, и даже броневик придется бросить. Командующий отрядом не решается бросить беженский обоз, т. е., попросту, сбросить с подвод беженский хлам. Так мы все погибнем. Полковник Стессель решил пробиваться один. Сегодня ночью, сейчас, мы перейдем озеро, дойдем до Днестра и будем пробиваться вдоль границы. Полковник Стессель приказал мне вас найти и привести. Он тоже кадет и я кадет. Вы сегодня целый час сдерживали всю дивизию Котовского, бросить вас полковник не может. За вашей заставой в Зальце уже послано.

Капитан Реммерт волнуется:

– А наши раненые?

Раненых возьмем на повозки, даю вам слово, за полковника Стесселя…

Как оказалось, наше сопротивление у кладбищенской стены и на овраге буквально спасло сегодня отряд. Понадобилось больше часа, чтобы поднять заснувших людей или оторвать их от еды.

Восьмая ночь, пожалуй, самая страшная изо всех. Трудно было подняться на крутой противоположный берег. Повозки долго искали подъема. Морозно и туманно. Голая снежная степь. В тумане луна. Уже без строя, кое-как, длинной цепью идут люди на запад. Сам не знаю, как я очутился на облучке саперного фургона. Нужно не заснуть, чтобы не свалиться под колесо. Нужно не заснуть, чтобы не уронить винтовку. Раненые стонут. В груде тел, наверно, есть уже трупы. Лежат друг на друге. Сестра в английской шинели что-то говорит тихим, ласковым женским голосом. Говорит безостановочно одни и те же слова. Утешает, обещает: – вот сейчас деревня, еще верста. – Потерпите, сейчас будет тепло, и вас перевяжут.

Потом, не помню как, я в нашем строю. Нас человек пятнадцать с Реммертом. Полковника Рогойского нет, хотя офицер Стесселя исполнил свое обещание: наша застава в Зальце была снята. Говорят, что он уже по эту сторону озера остановился отдохнуть: – Идите, не ждите меня, – приказал он бывшим с ним кадет, – догоняйте роту.

Он остался сидеть с краю дороги, наш маленький однорукий командир. С ним остался шестиклассник Платон. Больше мы их никогда не видели… о днестровскому льду идут остатки Одесского корпуса. Спотыкаются, стараясь держать равнение. Кажется, это, действительно, последние уже силы или, может быть, это только потому, что идем не на Котовского, а к регенту Александру, у которого будет тепло и сытно, не нужно будет ходить морозными ночами по кукурузным полям и умирать в овраге, между двумя мирными немецкими колониями с черепичными красными крышами. Может быть, для Котовского сил хватило бы, как их хватило позавчера!»

Командовавший отрядом генерал Васильев застрелился. Всего котовцам сдались три генерала, 200 офицеров и около четырех тысяч солдат. В качестве трофеев были взяты более 100 исправных орудий разных калибров, 16 бронепоездов, 140 тыс. трехдюймовых снарядов, миллионы патронов, множество эшелонов с сахаром. Котовский за освобождение Одессы получил свой первый орден Красного Знамени.

Не только Шульгин отмечал не характерный для гражданской войны гуманизм Котовского по отношению к поверженным врагам. Сохранилось и свидетельство Н. В. Брусиловой о гуманизме Котовского по отношению к пленным офицерам: «Налетел вихрь большевизма, арестов, расстрелов, горя, голода, холода… Как-то в 1918 году ко мне приезжал офицер, фамилию которого я забыла, с юга, привез мне из Одессы письма и рассказал, что в пути, на Украине, претерпел большую тревогу, был взят в плен какой-то шайкой бандитов, приговорен к расстрелу за то, что будто бы был у белых и пробирался в Москву, как шпион. Это была неправда, он просто ехал к родным и вез письма друзьям и знакомым.

Но на эту банду налетел отряд Котовского, он сам выслушал его, пересмотрел его пакеты и, увидев на нескольких из них мое имя, вернул все ему и отпустил, сказав: «Кланяйтесь Алексею Алексеевичу и Надежде Владимировне, скажите, что Григорий Иванович Котовский всегда рад им служить»…

Впоследствии мы много слышали, какую хорошую роль он сыграл относительно офицеров, юнкеров и кадетов в 1920 году во время их бегства из Одессы в Бессарабию. Румыны их обстреливали и гнали назад, и многие из тех, кто попадал к Котовскому, благословляли его. Он их устраивал в имениях, на хуторах, принимал в свою армию и обращался с ними по-человечески. Я это слышала от самих потерпевших беглецов.

Человек соткан из противоречий».

Эпизод с пленением белогвардейцев и беженцев в Приднестровье сильно повысил авторитет Котовского среди белых, а позднее – среди русской эмиграции. Между тем, его линия на милосердие к пленным деникинцам не противоречила общей линии, проводившейся руководством большевиков. Пленных, в том числе офицеров, по возможности не расстреливали, а привлекали в Красную Армию, прежде все го для борьбы против Польши. Вот по отношению к врангелевцам, продолжившим борьбу уже после начала широкомасштабной советско-польской войны, отношение было гораздо хуже. Поэтому после ухода Врангеля были расстреляны десятки тысяч оставшихся в Крыму офицеров и беженцев. Но, что характерно, у офицеров и солдат спрашивали, сражался ли человек против красных только при Деникине, или еще и при Врангеле, и к «чистым» деникинцам отношение было гораздо более снисходительным. Надо учесть также, что Котовскому удавалось