за девочку, хотя и шел ей восьмой десяток. Княжна хвасталась, что в сутки съедает лишь одно крутое яйцо и выпивает несколько стаканов черного чая. Таков был ее суточный рацион – больше ничего она не употребляла. Рацион шел ей на пользу – она отличалась ясным и острым умом, была свежа и подвижна не по годам. Так она и осталась до старости княжной, никогда не вышла замуж. В юности была хороша, до шестнадцати лет беспечно резвилась, но потом отец послал ее в Англию учиться на экономиста. Когда она, отучившись, вернулась на Родину, старый князь поставил ее управляющей всеми своими хозяйствами. Семья владела территориями, составившими бы, если их собрать воедино, среднюю европейскую страну типа Венгрии или Румынии. Заводы, рудники, аграрные угодья. Княжна сделалась министром экономики этого внутреннего княжества. Должна была вести все дела, вникать в бухгалтерские отчеты, принимать хозяйственные решения. Эти умения спасли ее. Оказавшись впоследствии в сталинских лагерях (где она провела лет двадцать пять), она стала прорабом огромных лагерных строек. Справлялась успешно. Это позволило ей выйти на свободу живой и здоровой, и в старости она носилась по коктебельским холмам, пританцовывая, развивая скорости, сравнимые с бегом детского самоката.

Взирая иногда с легкой обидой, как бы вынужденно наблюдая за увлекательной, но непонятной игрой чужих детей, слишком, может быть, сложной и хитросплетенной игрой слишком чужих детей, слишком громко (или, наоборот, слишком тихо) шуршащих своими лисьими хвостами по мордочкам детских игрушек, по выпуклым физиономиям детских персонажей: всех этих Гурвинеков в очках, курчавых чешскоподобных Гурвинеков, их зеленоногих отцов Шпейблов, а также всех этих Дюймовочек, взирающих на мир сквозь лепестки тюльпана или, не дай Бог, мака, всех этих миядзаковских Юбаб, влетающих во Дворец Купален на ступе или же на нефритовом облаке, всех этих облых таинственных меланхолических Муми-троллей, пробужденных среди зимы, пишущих мемуары в ожидании кометы, блуждая среди Питеров Пэнов, среди аллюзий и медуз, среди пиратов Карибского моря и золотых улиток…

По следам эластичных тапочек легконогой княжны продолжаем всасываться (вплывать, деликатно внедряться) в просторы Библейской долины. Под ногами у нас хрустят бесцветные коровьи лепешки, овечий кал зримо сливается с грунтом. Минуем ограду пионерского лагеря «Ласточка», усаженного пирамидальными тополями. На территории этого лагеря я как-то раз наблюдал выступление гастролирующего фокусника. Это был молодой комсомолец, загорелый, бодрый, во фраке и цилиндре. Узреть комсомольца во фраке и цилиндре – такое возможно только на сеансе черной магии (с последующим разоблачением). Комсомолец совершал все, что положено: показывал карточные фокусы, вытягивал из цилиндра кролика за мягкие розовые уши, превращал платок в голубя, а трость – в змею. Только вот ассистентку не распиливал, потому что не было у него ассистентки. Параллельно он еще ухитрялся восторженно рассказывать детворе про молодежные коммунистические стройки, про Байкало-Амурскую Магистраль… Ну что ж, молодежные коммунистические стройки – это тоже чудо, фокус в своем роде. Заставить тонну людей срываться с места, ехать за тридевять земель и там вкалывать на стройках почти бесплатно, на чистом энтузиазме – такой фокус научилась показывать советская власть после того, как отказалась от лагерного подневольного труда. Теперь для этого есть гастарбайтеры. Теперь молодежный энтузиазм уже не нужен, достаточно катастрофического положения в неблагополучных республиках. А если в неблагополучных республиках станет благополучно – что тогда? Все будут делать роботы? Или снова придется интоксицировать молодежь восторженными чувствами? Совмещать стройки с рейвами и массовыми оргиями? Или опять десятками и сотнями тысяч гнать людей в лагеря, обрекая на рабский труд под надзором конвоиров? Лучше бы плюнуть на все эти стройки, пусть все зарастает травой. Пускай животные пасутся на обломках индустриальной и постиндустриальной цивилизации, как паслись они на коктебельских холмах. Паслись и блеяли, лелея свою пухлобедрую тупость.

А простор все объемнее, откровеннее, словно бы медленно раздвигают невидимый, нелюдимый занавес. Впереди полигон. Стрельбище перед нами. Сюрреалистические псевдодомики, квазиворотца, потемкинские объекты непостижимого назначения. Какие-то пожилые раскрашенные столбики условно торчат из ландшафта. Мишени, мишени… Здесь развлекается местная военчасть.

Ты скажешь – там, на полигоне,

Два клоуна засели – Бам и Бом.

Так, кажется, написал Мандельштам? Или это Мандельброт, намазанный на пространственный бутерброд? Фрактальная геометрия.

Выстрелы отсюда слышны у самого моря, гулкими надувными мячами докатываются они до загорелых ушей купальщиков, смешиваясь с собственным эхом, с криками чаек, с черноморскими голосами, выкликающими в громкоговоритель маршруты водных экскурсий. Вы увидите незабываемые скалы потухшего вулкана Кара-Даг… Увидим, увидим. Куда же мы денемся, дорогие голоса? Мы еще и не такое увидим, любезные голоса. Увидим Иакова, спящего на плоском камне. Из чресел его поднимается до небес витая барочная колонна – это двойная спираль ДНК, лествица небесная. По ступеням этой лестницы снуют ангелы с розовыми пятками. При виде этих ангелов разбегаются врассыпную веселые поросята – Ниф-Нифы, Нуф-Нуфы, Наф-Нафы… Они построили себе глинобитные домики в горах, они прячутся за своими пузырчатыми стенами – лишь бы не наблюдать розовых пяток ангелов.

Взобраться, что ли, на один из венериных холмов, чтобы сверху лицезреть неземную землю? Красота такая, что можно от восторга подавиться черешневой косточкой. Скорее выплюнь косточку на ладонь и положи ее, родимую, на могилу разбившегося планериста, возле обелиска, где уже лежат чьи-то мумифицированные цветы. А лучше даже и вовсе не взбираться на холм, а просто продолжать всасываться в разверзающийся ландшафт. За венериными холмами вам гарантировано безлюдье. Опять Иаков, спящий на камне. И еще один. И еще. Их здесь множество, и все спят, не размыкая глаз. Поодаль от спящих бродят маленькие стада козлоногих фавнят. Откуда прискакали библейские фавнята? Зачем они трясут над осоками своими лбами высокими? Своими личиками травяноокими? Голые Адам и Ева прячутся под глинистым склоном – юные прародители смущенного человечества сделались чемпионами мира по фигурному катанию, нынче они скользят, нагие, как Наг, как Нуф-Нуф, они скользят по поверхности синих бассейнов, которые внезапно оледенели под палящим солнцем, они выписывают монограммы и вензеля остриями своих коньков, синие лица бассейнов оборачиваются мелкотравчатыми экранчиками в глубинах советских квартирок, там светятся бормочущие телевизоры, телевизоры-бурундучки, обозначающие уют: Брежнев ли на экране, Штирлиц ли. А то, бывало, бьются в танце слипшиеся воедино фигуристы – шерочка с машерочкой. Кто там бредет с огненным мечом вдоль изрезанного скального среза? Ангел? Видно, собирается изгнать Адама и Еву из рая, но никак не может их найти: они спрятались под глинистым склоном.

Ангел-увалень, гигантский, раскаленный, он шипит, как глазунья на сковороде, как Савонарола, он шкворчит, запекаясь в своем саване. Вместо головы у него золотой червонец с профилем императора Николая Последнего, слегка затертый пальцами купцов, адъютантов, лавочников, заводчиков, половых, архимандритов, ягодников, модисток, кокоток, жандармов, сомнамбул, исихастов. Не обнаружив нигде нагих прародителей, ангел обрушивает свою ярость на аккуратные новые дома, сокрушает их, разносит в щебень, топчет их хрустящие останки своими тяжеловесными ногами, похожими на огромные цельнометаллические валенки, слитые из теплого чугуна. Откуда взялись новые дома? Их построили в нулевые, в годы блаженного обнуления. Застроили Библейскую долину, испоганили, осквернили, истерзали магическое женское тело этой волшебной долины. Строили, кажется, немцы. Оттого на многих многоквартирных домах, несмотря на современный их облик, видны синие и зеленые черепичные крыши. Строительство. Жадное, лихорадочное, обсессивно-компульсивное строительство.

Обращаясь к описаниям детств и отрочеств, оставленным предшествующими поколениями, сталкиваешься с тем, что детства этих поколений разрушены и отстранены революциями, войнами, репрессиями, вынужденными эмиграциями. Детство же моего поколения разрушено строителями. Наше детство растоптано апгрейдом, обновлением, так называемым «прогрессом», который по сути скрывает в себе регресс, архаику. Ведь, если вдуматься, мы выросли в гораздо более продвинутом мире, чем тот, что нынче видим вокруг себя.

Итак, мы с прискорбием сообщаем вам, что Библейская долина застроена, осквернена. Поэтому тема строительства, как тень смерти, присутствует в тексте этой главы. Эта масонская тема начинается с южного хлеба, с этих светлых кирпичиков с закругленными