был центр линии тыловых окопов, которые мне надлежало расположить и построить. В деревне Кукавке в покинутом помещиком доме из семи комнат с полной обстановкой я занял одну комнату под спальню, одну – под кабинет и одну – под канцелярию. В этом же доме поместился мой помощник прапорщик Сюзев, который к этому времени приехал из Галиции. В сентябре совершенно неожиданно приехал мой сын и поселился вместе со мной. В моем распоряжении были три лошади для объезда позиций, при них кучер-солдат, для канцелярии – писарь, исполняющий и обязанности бухгалтера, и три человека пленных австрийцев для ухода за лошадьми и уборки помещений. Тут же во флигеле жил управляющий помещика, рядом с его комнатой была кухня и затем небольшая баня. Недалеко от занятой нами усадьбы было имение графов Марковых с большим домом в парке и другим, старым и запущенным, рядом с деревней Кукавкой. В этой деревне родился известный художник Тропинин, который был крепостным Марковых, и в их имении сохранилось много фамильных портретов работы Тропинина.

Для земляных работ по постройке окопов я нанимал рабочих по деревням, и большинство из них были женщины. Осенью рабочих рук было мало, и работы шли медленно, а с середины ноября, когда стал выпадать снег и пошли морозы, почти совсем прекратились. Сын мой занимался фотографией, а я писал акварели, и вместе мы совершали длинные прогулки, так что мы, смеясь, называли наше времяпрепровождение санаторным лечением. С ноября стали появляться в Кукавке группы солдат, идущих с фронта. Они требовали хлеба, и на этой почве отношения сильно обострялись. По ночам постоянно слышалась стрельба, и окна приходилось завешивать темными занавесками. Было несколько случаев, когда пули попадали в окна крестьянских изб, и несколько крестьян было убито. Хохлы начали мстить и устраивать в темноте засады, результатом чего были и убийства солдат. С декабря жизнь в Кукавке стала чрезвычайно беспокойной, мой помощник уехал в отпуск, и мы с сыном, оставшись одни, клали по ночам рядом с собой револьверы и винтовки. При поездках к вечернему поезду на вокзал нас сопровождали верховые казаки, которые в количестве одного взвода с офицером были расположены в соседней деревне. Все имущество помещика, в усадьбе которого мы жили, было описано крестьянами, и они считали его своею собственностью. Как-то в начале января 1918 года наш кучер украл из сарая помещика конскую сбрую и пропил ее. Крестьяне – несколько десятков человек – пришли ко мне за объяснениями. Они заявили, что считают меня ответственным за действия моих подчиненных, и, несмотря на мои предложения уплатить за сбрую деньги, если она не найдется, толпа вела себя возбужденно, и даже раздавались голоса, предлагавшие самосуд. Мне удалось в разговоре с крестьянами понизить их настроение. Они ушли по другому делу, сказав, что к вечеру придут опять. Было ясно, насколько настроение деревни враждебно к пришлому военному элементу. Оставаться дальше было нельзя, несмотря на то что я не имел никаких предписаний и указаний относительно моей дальнейшей деятельности. Пленные австрийцы были свидетелями моего разговора с толпой крестьян и, как только последние ушли, явились ко мне и сообщили, что они уже распорядились и заложили лошадей в сани и что они берутся немедленно нас доставить в город Могилев-Подольский. Я был чрезвычайно тронут такой преданностью австрийцев и, уложив на одни сани вещи и сев на другие, мы с сыном задворками выехали в поле и дальше; выбравшись на дорогу, быстро покатили в город. Австрийцы ни за что не хотели принимать от нас благодарности и только крепко пожали протянутые им руки и пожелали нам всякого успеха. Вечером этого дня мы погрузились в вагон-теплушку, уже набитый пассажирами, и приехали в Винницу.

После нашего приезда в Винницу началось явное разложение тыла. Казначей управления главного руководителя работ куда-то уехал, нам перестали выдавать жалованье, и пришлось сильно сократиться в расходах. У меня был с собой чек на московский банк, и я думал, что винницкое отделение банка может связаться с Москвой и выдать мне деньги, но мои ожидания не оправдались, денег мне не выдали. Мы не знали, сколько времени придется прожить в Виннице и работать по ликвидации нашего управления, сколько понадобится денег на житье и на дорогу в Москву. Мы слышали, что начальник инженеров выслал в Винницу пять тысяч рублей, но куда делись эти деньги и кто ими воспользовался, оставалось неизвестным, а между тем некоторые из состава управления, нуждаясь в деньгах, продали часть казенного имущества и поделили деньги между собой. Мы с сыном не пошли на эту явно незаконную комбинацию и решили продать часть нашего теплого платья, рассчитывая вернуться в Москву весной или летом. Мы наняли в гостинице номер в мансарде пятого этажа не столько из экономии, а сколько по той причине, что гостиница была переполнена живущими, и хозяин ее, только помня мои приезды из Кукавки в Винницу, устроил нас в единственно свободном номере. Мы были очень довольны, комната была в два окна, достаточных размеров, а под окнами были сделаны дверцы на небольшой чердак мансарды, куда мы составили свои вещи. Обедать мы ходили в недорогую столовую, которую содержала какая-то вдова с детьми. Ее маленькие дочь и сын прислуживали за столом и подавали обед. Хотя в нашей гостинице и был порядочный ресторан, но он всегда был набит разношерстной публикой, и цены за обеды были очень высоки.

Винница была небольшим, но очень красивым городом, с массой зелени, с хорошими магазинами, с большим городским театром, и, по-видимому, жизнь в ней в нормальное время протекала с полным удобством и довольствием, но в то время она сильно страдала от постоянных нашествий случайных и чуждых элементов. Первое время в Виннице постоянно менялись хозяева, и власть переходила из рук в руки. То нагрянут большевики, расставят по улицам пулеметы и держат жителей в страхе, заставляя закрывать магазины; то являются самостийные украинцы и распоряжаются городом по-своему; то, наконец, захватывают власть поляки, которые в это время уже организовали свои легионы, расположенные в окрестностях. Польские офицеры наполняли гостиницу, в которой мы жили. Их конные легионы производили фуражировки в соседних деревнях, и часто дело доходило до отчаянных схваток с украинцами. Однажды город был занят группой войск, шедших с фронта. Через несколько дней они были оттеснены к вокзалу, расположенному на значительном расстоянии от города, и там открыли пальбу из орудий. Мы ясно слышали из своей комнаты звуки выстрелов, полета снарядов и разрывы. К счастью, эта бомбардировка не принесла большого