старости услышал об уникальном изумруде с уральских копей, который выкупил у Перовского князь Кочубей. По ящику передачу про него увидел, а раньше и не подозревал, что реально есть такой камень. Девка та тоже носила фамилию Кочубей. Ее звали Нина Кочубей, как выяснилось, действительно была из бывших.

При упоминании имени бабушки Новикова встрепенулась. «Бедная бабуля!» – подумала она. Алевтина представила, как ее дорогая бабушка, будучи еще совсем ребенком, сполна хлебнула из горькой чаши. На ее долю выпало то, что сейчас страшно и представить: рабство, насилие, боль, унижение, голод, страх, презрение своих же и много смертей. И это все в хрупком, юном возрасте!

В детстве Алевтина часто приставала к бабушке с расспросами о войне и не понимала, как могут быть тяжелы подобные воспоминания. Бабушка лишь прижимала ее к себе, будто бы хотела от чего-то защитить, вздыхала и говорила, что обязательно все расскажет, когда Алевтина подрастет.

Бабушка свое обещание сдержала. Когда Алевтина на студенческие каникулы приезжала в Ивангород, она приходила к бабушке, и та ей за чаем с вкуснейшими пирогами, какие бывают только у бабушек, неторопливо рассказывала о своем прошлом.

С тех пор Алевтина задавала себе один и тот же вопрос: смогла бы она все это вынести? Смогла бы пережить убийство самых близких людей? Вытерпеть лишения? Выносить и родить, а потом растить ребенка от насильника; жить с клеймом позора и выжженной душой? В Германии осталась юность ее любимой бабушки Нины, а Родина, куда она мечтала вернуться все годы плена, встретила их, «предателей», сурово.

И только попав сюда, в холодный, отвратительный погреб, Алевтина поняла, что не вынесла бы и самой малой доли того, что выпало ее бабушке. Она, изнеженная комфортом, «сахарная» женщина, которой невыносимы плацкартные вагоны и которой «не то» кресло в самолете кажется мукой, а часовая задержка рейса на курорт вызывает страдания, не пережила бы никакого рабства. Она бы загнулась еще в дороге.

– Охладилась? Говорить будем? – Ее выволокли наверх и усадили в продавленное кресло.

– Что вам от меня нужно? – Алевтина скукожилась, стараясь сделаться как можно меньше.

– Изумруд, который ты увела у нас из-под носа.

– У меня его нет, – пролепетала она.

– Куда дела? – грозно спросил Дебардюсов.

– Не скажу! – сверкнула глазами Алевтина. Внутри у нее все сжалось, тело трепетало от страха.

– Сейчас я ей рожу подрихтую, мигом скажет! – Валера повертел в руках нож.

– Он в парке, под деревом, – сдавленно произнесла Новикова, испуганно глядя на блестящее лезвие.

– В каком парке, под каким деревом?

– Авиаторов на Кубинской улице. Во время реконструкции парка высаживали деревья. Каждый, кто хотел, мог поучаствовать. Когда я сажала дерево, положила в яму изумруд.

– Ты дура?! – вскипел Валера.

– Под каким деревом ты его закопала? – продолжал Дебардюсов.

– Под рябиной, – не сводя взгляда с ножа, вымолвила женщина.

– Конкретнее! Как ее найти?

– Она на аллее у пруда. Конкретнее сказать не могу, я зрительно помню.

– Самая умная? Че ты нас лечишь? – вновь вступился Изотов.

– Деревья не пронумерованы, как я вам скажу?

– Напряги извилины! С какого краю это дерево?

Алевтина в страхе молчала.

– Ну! – пригрозил Изотов.

– Оно не с краю! Я не знаю, как объяснить!

– Не, ну точно, надо марафет ей навести, чтобы стала сговорчивей!

– Не знаю я! – отчаянно закричала она.

– Давай! – распорядился Арсений.

Хладнокровно, словно по яблоку, Изотов полоснул ножом по лицу своей жертвы.

Алевтина завизжала, хватаясь за окровавленную щеку:

– Убийцы! Убийцы! Убийцы! Кровососы! Упыри! Чтоб вы сдохли! Ненави-и-ижу-ууу!!!

Началась истерика. Новикову опять отправили в погреб. Ее лихорадило, было страшно. Со щеки стекала липкая кровь, свежая рана саднила, лицо горело. Алевтина обхватила колени руками и тихо заплакала, сожалея о своей скорбной судьбе.

Новикова не ела почти сутки, но от стресса голода не чувствовала. Поселившись в квартире Бориса, Алевтина незаметно для себя поменяла привычки питания. Раньше она сметала продукты и не могла обуздать свой аппетит. Весов в квартире Серапионова не нашлось, но и по ставшей свободной одежде Алевтина поняла, что худеет. Этот факт ее особо не радовал, она знала: до тростинки ей еще далеко, а эти ушедшие килограммы быстро вернутся. Да не одни! Тем не менее было приятно хоть на миг погрузиться в самообман и представить себя в будущем постройневшей.

Чем меньше ешь, тем меньше хочется, сделала Новикова для себя парадоксальное открытие. Правда, здесь есть нюанс. Когда Алевтина мучила себя диетами, за микроскопическим завтраком уже мечтала об обеде и ужине и пухла от одних только мыслей о еде. Оказывается, надо было вообще про еду забыть и не вспоминать, как забывают про еду увлеченные люди. Пропустить несколько приемов пищи, и тогда отпустит. Наступит вожделенная свобода, и ты уже не раба желудка.

А что толку? – усомнилась Новикова. – Будет безумно жаль, если все-таки удастся похудеть, а пожить с новой прекрасной фигурой не получится. Убьют ведь. Чего им стоит?

Алевтина прислушалась к звукам сверху. Тихо. Ушли, что ли? Она без всякой надежды поднялась по лестнице, чтобы подергать дверцу погреба. (А вдруг?) Дверца не поддалась. Кто бы сомневался.

Выбраться через отверстие, что под потолком? – даже не смешно. Через него просочится только кошка. Или ребенок. Ну уж никак не тетя с половиной центнера лишнего веса. Новикова сгребла разбросанные по подвалу вещи и, взгромоздясь на них, прильнула к дыре. Пахнуло ночной свежестью. Стрекотали сверчки, чирикала какая-та птица, плясали на ветру тени от деревьев. Простая красота природы, на которую Алевтина раньше не обращала внимания. Вот бы всегда слышать только эти звуки, с болью подумала она. Ей так захотелось жить, что, казалось, никогда еще так не хотелось. Она, дура, всего год назад мечтала о смерти. Мечты сбываются! Хотела – получи.

Новикова вспомнила, как в прошлом году сидела на кровати в своей комнате на Боровой улице с горсткой снотворного в потной от волнения руке. За стеной пьяно мычал песни Петрович, с кухни тянуло жареной картошкой, за окном моросил холодный дождь. Жизнь представлялась крайне паршивой. Навалилось все разом. Сначала бросил любимый. Не то чтобы бросил – у них с Р. ничего и не было, это она, дурында, себе намечтала. Познакомились в музее. Р. показался таким воспитанным. Импозантный, уверенный и не старый, как все, кто еще обращал на нее внимание. На редкость холостой. Они несколько раз встретились. Прогулки по тихим, узким улочкам, светские беседы, запах изысканного парфюма, когда Р. привлекал ее к себе, заслоняя от холодного вечернего ветра с реки. На чай Р. деликатно не напрашивался, понимал: коммуналка,