шелестела листва. Предательски ярко покрывала черную воду молочной белизной полная луна, освещая потенциальное место преступления.

– Нравится? – самодовольно похвастался Изотов. – В детстве мы с пацанами здесь пекли картошку.

– Вон туда лучше, – кивнул Арсений на излучину. – Там не так светло.

– Можно и туда, – покладисто согласился Валера. – Только там к берегу не подступиться – кусты растут от самой воды.

– Ничего! Зато никто шляться не будет. Главное, чтобы глубоко было.

– Ну.

– Чего ты нукаешь?! – взорвался Арсений. Сказалось накопившееся нервное напряжение. – Не можешь нормально ответить, глубоко там или нет?!

– Глубоко, глубоко! На этом берегу везде так.

Они дружно подхватили обмякшее тело Игоря и потащили топить. Пока добрались до открытой воды, исцарапались и насквозь промочили ноги в топи.

Здесь, в тени густого кустарника, сквозь который не проникал лунный свет, была темень – выколи глаз. Матерясь, компаньоны погрузили тело в илистую воду озера.

– Глубоко тут? – еще раз спросил Дебардюсов.

– Как в колодце. Сам не видишь, как плавно пошел?

– Ни хрена я не вижу! – Арсений защелкал зажигалкой, чтобы подсветить. Зажигалка не работала. – Телефон есть? Подсвети! Мой разрядился.

Изотов хлопнул себя по карману:

– В машине остался. Да с концами он! Отвечаю! Слышишь, бульки пошли?

Арсений не слышал никаких булек, зато он чувствовал противную сырость ног и сжиравших его комаров. Место было отвратительным, и хотелось поскорее его покинуть.

– Ладно, хрен с ним! Валим отсюда! – разворачиваясь, скомандовал Дебардюсов.

1946 г. Возвращение домой

Госпиталь, куда отправили Нину рожать, встретил ее враждебно. Несмотря на то, что уже более полугода как война закончилась, в госпитале лежало много раненых.

– Подстилка немецкая! – шипели ей в спину.

Нина на раненых не обижалась, понимала, что они озлоблены – хлебнули горя: у многих погибли родные, и сами теперь в большинстве своем инвалиды. Врач – суровая, не по годам состарившаяся женщина, тоже с Ниной не деликатничала: разговаривала грубо и снисходительно, позволяя себе отпускать едкие замечания.

– За что со мной так? – тихо плакала Ни-на. – Я ведь ни в чем не виновата. Меня же силой взяли.

– А про это лучше молчи, – тихо подошла к ней медсестра Зофия. Она была единственной, кто не третировал Нину.

– Почему? – подняла на нее покрасневшие глаза девушка.

– Лучше тебе не знать, что делают с женщинами, у которых дети от немцев.

– Меня не немец ссильничал, а русский солдат! – не согласилась Нина.

– Тем более молчи! Обвинят в клевете и антисоветской пропаганде. Нельзя порочить образ солдата-освободителя.

– Что же мне делать? – всхлипнула она.

– Скажи, что у вас было по любви и взаимному согласию. Встретила ухаря-молодца, русского солдата, он голову задурил, у вас все и случилось. Хорошо бы карточку кавалера иметь для убедительности. Есть карточка?

– Нет. У меня есть только бинокль. Сережа подарил. Подойдет? – ухватила мысль Нина.

– Раз нет карточки, то сгодится и бинокль. Вот что, подруга, вали все на Сережу.

– Но как же я буду напраслину наговаривать?

– От твоего Сережи не убудет! – заверила Зофия.

Мальчик родился болезненным, врач сказала, что вряд ли он проживет месяц. Нина втайне на это надеялась и сама себя ненавидела за такие мысли. Ребенок оказался похожим на Нину, а не на своего отца – хоть в этом ей повезло.

– Чудо какое! – подбадривала новоиспеченную мать Зофия. Она принесла Нине где-то раздобытые распашонки. – Как назвала?

– Пока никак, – вяло отозвалась девушка. Она не могла себя заставить принять новорожденного.

– Назови Феликсом! – предложила медсестра. – Феликс – значит, счастливый. Вот увидишь, мальчик оправдает свое имя.

– Откуда ты знаешь?

– Моего брата так звали. Он погиб героем. Это лучше, чем как я, – усмехнулась медсестра.

– Что было с тобой? – заинтересовалась девушка. Нина словно вынырнула из болота собственных страданий. Оказывается, рядом люди, которым тоже пришлось несладко.

– Мы жили в деревне под Ченстаховой. У меня была большая семья: родители, две сестры, брат. В начале войны немцы не лютовали, поляков не трогали, только евреев куда-то увезли. А потом началось: родителей расстреляли в овраге, а меня с сестрами в концлагерь. Вот, – Зофия задрала рукав халата, демонстрируя выбитый порядковый номер. – Я из всей семьи одна выжила. Сначала удавиться хотела, а потом отпустило. Главное об этом не думать.

– Разве можно такое забыть? – с болью в голосе произнесла Нина.

– Можно. Меня ведь тоже насиловали. Их было много. Немецких солдат. Мне помогает думать, что все они сейчас в аду.

– Он тоже в аду! – зло сказала Нина. При этом ее потухшие глаза вспыхнули ведьмовским огнем.

– Так уже лучше, – одобрила сердобольная медсестра.

По совету Зофии Нина записала ребенка на фамилию Потапов. Писарь, оформлявший документ, сначала упирался, говорил, что не положено, но под напором Нины, предъявившей бинокль с надписью, махнул рукой.

– Бес с вами, с бабами! – сказал он и выдал Нине справку о том, что родители ребенка Нина Кочубей и Сергей Потапов. Местом рождения Феликса значился город Франкфурт.

Эта справка в дальнейшем здорово ей помогла. Как и сказала Зофия, женщин, родивших от немцев, преследовали по статье «связь с врагом», а это – ссылка в лагеря. Даже со справкой Нине верили неохотно. Она прошла несколько фильтраций с унизительными допросами, прежде чем их с Феликсом посадили на поезд, идущий в Советский Союз. Это был такой же товарный состав, в каком ее угоняли в Германию. Стоял морозный февраль. В вагоне холод, вонь и сырость, горячей воды на станциях не было. Нина стирала пеленки в лужах и снегу, сушила на своем теле.

В Кенигсберге снова фильтрация. Там майор был особенно озлобленным, он всех, кто работал на немцев, без разбору отправлял на поселение за Урал. Нине чудом удалось сбежать и нелегально сесть в идущий на восток эшелон. Ехала на открытой платформе под ледяным ветром, держа сына, как котенка, под телогрейкой. Увидев Нину на станции, проводница сжалилась, позволила ехать без билета и показала, куда прятаться, если вдруг придет проверяющий. Нину обнаружили и ссадили с поезда.

Ей снова удалось сесть на поезд в вагон, наполовину заваленный камнями. Ни воды, ни еды не было. На остановках Нина осторожно выходила из вагона и через тряпочку пила воду из луж. На одной из станций ее обнаружил дежурный и повел в милицию. Кроме Нины, на платформе оказались еще и другие зайцы. Дежурный засвистел в свисток и побежал в их сторону, тем временем Нина ускользнула и села в тот же поезд, но с другой стороны. Ехала в тамбуре между вагонами, на открытой платформе с углем среди таких же безбилетников, как и она сама. Затевались драки, Нина не знала, куда деваться. Бегала из