Шрифт:
Закладка:
Ламы совершенно побелели, слушая эти угрозы, но держались, как ни странно, мужественно и вину свою признавать не хотели.
– Позвольте мне попробовать допросить наших друзей, – прервал барона Загорский.
Тот посмотрел на него свысока: неужели он полагает, что умеет пытать лучше Унгерна?
– У меня свои методы следствия, – ответил на это Нестор Васильевич и повернулся к ламам.
Те смотрели на него со смешанным ощущением страха и надежды.
– Вы знаете, кто я такой, – сказал Загорский. – Я – перерожденный бодхисаттва Дэ Шань, полномочный посланец Его святейшества далай-ламы тринадцатого Тхуптэ́на Гьяцо́. Я прислан сюда, чтобы забрать алмаз и возвратить его туда, где он должен храниться. Вы, я уверен, действовали из лучших побуждений, вы тоже хотели вернуть алмаз. Однако вы не знаете того, что знаем мы с Далай-ламой. «Слезу Будды» нужно доставить в пекинский храм Юнхэгýн – и только туда. В противном случае алмаз будет действовать, как бомба, как разрушитель и принесет много бед не только народам Китая и Тибета, но и всему миру. Именно поэтому я должен отвезти алмаз в Китай – вы меня понимаете? Если да, то скажите, куда вы его спрятали?
Несколько секунд ламы стояли молча, потупив глаза. Когда Нестор Васильевич решил было, что пламенная его речь так и осталась втуне и ламы ни в чем не признаются, старший вдруг поднял глаза и проговорил:
– Мы отдали его Богдо-гэгэну.
Секунду Загорский смотрел на них, потом покачал головой – только этого им не хватало для полного счастья. Унгерн же лишь пожал плечами: на его взгляд, все обстояло как нельзя лучше. Богдо-гэгэн всем ему обязан – жизнью, здоровьем, властью. Он наградил барона всеми возможными и невозможными титулами, и он, разумеется, вернет алмаз. А если даже не вернет, у него, Унгерна, есть способы убедить владыку, а, в конце концов, даже и заставить.
Нестор Васильевич смотрел на барона с сомнением: он подозревал, что дело выйдет не таким легким, как думает Унгерн.
Бог войны повернулся к монахам, сверкнул на них тусклым оком и велел молчать, иначе вырвет им языки.
К живому будде монголов, его святейшеству Богдо-гэгэну или, как его еще здесь называли, Богдо-хану, Унгерн и Загорский отправились верхом, на тех же самых конях, что и во время ночной прогулки. Белый, словно только что выпавший снег, дом первосвященника стоял у подножия горного массива Бо́гдо-У́ла. Под лучами неяркого зимнего солнца черепичная крыша здания сияла зеленовато-синим цветом. Резиденцию живого будды окружали гробницы и небольшие дворцы.
– Говорят, весной и летом здесь очень красиво, – сказал барон, – вокруг все цветет и зеленеет.
Нестор Васильевич кивнул: нечто похожее видел он в Лхасе, в парке Далай-ламы.
Через реку Толу они проехали по мосту, который соединял жилище Богдо-гэгэна с Ургой. Рядом на плоскогорье раскинулся монастырь с огромным храмом из темно-красного камня. Среди прочего, монастырь этот славился огромной бронзовой статуей Будды, сидящего на позолоченном лотосе. Чуть дальше видны были другие храмы – поменьше, а также домики и юрты, в которых располагались несколько десятков тысяч монахов, от простых послушников до великих хутухт. Тут же по соседству стояли школы, архивы, библиотеки и даже гостиницы для почетных гостей из всех восточных земель, будь то Китай, Тибет или любая другая местность, которой достигло слово Благословенного[19].
Миновав красно-белую полосатую стену, окружавшую дворец Богдо-хана, барон с Загорским въехали во внутренний двор. Ламы в желтых и красных одеждах с поклонами провели их в просторный зал приемов, приговаривая при этом: «Бог войны почтил нас своим присутствием!»
От внутренних покоев зал отделяли высокие резные двери. В глубине зала высился позолоченный трон с красной спинкой, окруженный резными китайскими ширмами, затянутыми желтым шелком.
– Желтый, точнее, золотой – цвет высшей власти не только в Китае, но и в Монголии, – заметил барон. Нестор Васильевич лишь молча кивнул на это – о символике цвета на Востоке он и сам мог бы прочесть целую лекцию, но сейчас было не время и не место.
Несмотря на внешнюю уверенность, в Унгерне ощущалась какая-то нервозность. В зале было темно, казалось, что в углах скрываются мрачные тени – то ли демоны, то ли заблудшие духи.
– Занятный старик этот Богдо-гэгэн, – негромко рассказывал барон, пока они ждали появления этого самого «занятного старика». – Как ребенок увлечен техническим прогрессом, собирает автомобили, граммофоны, фото- и киноаппараты. Человек по своей природе жизнерадостный, даже завел себе жену, что, как вы понимаете, для монаха-желтошапочника нонсенс. Гедонист совершенно неудержимый, пил так, что допился до слепоты. В конце концов, объявил, что перерождаться больше не будет, а следующим Богдо-гэгэном назначит своего сына. Но при всем при этом он обладает поистине необъяснимыми способностями, имеет неоспоримую связь с миром богов и духов и фигура, безусловно, сверхъестественная.
– Как вы полагаете, долго нам придется ждать? – спросил Нестор Васильевич.
Барон лишь плечами пожал. По его словам, Богдо-гэгэн, вероятно, находился в молитвенном трансе, а иначе он бы наверняка поспешил их принять. Не успел Унгерн закончить фразу, как перед ними, словно из пустоты, явился монгольский старик с живым умным лицом и сердечно поприветствовал барона и его спутника. Глаза старика в полутьме сияли, словно драгоценные камни.
Старец перекинулся парой монгольских фраз с Унгерном и повел их куда-то во внутреннюю часть дворца.
– Это Джалхандза́-хутухта, – негромко объяснил Загорскому Унгерн, – премьер-министр Богдо-гэгэна. С виду старик как старик, но когда молится, над ним появляется нимб. Вроде как над головами христианских святых.
Хутухта привел их прямым ходом в кабинет Богдо-хана. Мебели здесь было немного. Обращал на себя внимание сундук с государственными печатями, на низком столике располагались письменные принадлежности – то, что китайцы называли «пять драгоценностей кабинета ученого». Рядом стояло мягкое европейское кресло, за креслом – небольшой алтарь с позолоченной статуей Будды. На полу лежал теплый желтый ковер. Температуру в комнате поддерживала бронзовая жаровня с выводной трубой.
В кабинете был только секретарь живого будды. Он сообщил барону, что его святейшество находится в молельне, примыкающей к кабинету, вход для посторонних туда был запрещен.
– Дело обычное, – заметил Унгерн негромко, – земной будда беседует с буддой небесным. Подождем немного, наверняка он скоро появится.
И действительно, из молельной доносились звуки, похожие на отдаленный гул. Нельзя было сказать, чем производился этот гул – человеческим ли голосом или каким-то инструментом. Может быть даже, он напрямую исходил из небесных или, напротив, адских сфер.
