— Полковник говорит, что ему в голову взбредет, а я говорю то, за чем меня послали к вам. В знак искреннего и братского примирения низовиков с подолянами наш старшой послал вам шестнадцать сотен голов турецких коней. Степью в двух косяках Пригнали их к самому Днепру. Если не брезгуете… Это, понятно, не золотые червонцы, пан Лобода… — Мазур, усмехаясь, бросил взгляд на кобеняки посреди круга.

Будто стон вырвался из тысяч грудей. Шестнадцать сотен турецких коней в такое время, когда десятку обычных деревенских кляч обрадовались бы! Это такое событие для Сечи, что сразу забыты были все старые обиды.

— Вот как, пан Лобода, по-нашему мирятся.

— А я и этому не верю, пан Нечипор.

— Ну что ж, не верьте, такова уж ваша натура, Риторе. Жалко мне вас, добром жизнь свою не кончите.

Нечипор успокоенно зевнул, потом расправил руки и сильно потянулся, словно встал с мягкой, заботливой рукой постланной постели.

13

— Всякая шантрапа народом клянется…

— Вы все о том же, пан Лобода?

— О том же, пан гетман. Позвольте, я вам еще и левую ноздрю табачком попотчую… Славный у вас, пан гетман, табачок.

Лобода, со льстивой ужимкой встряхивая гетманский рожок с нюхательным табаком, сыпал табак на протянутую ладонь гетмана, потом осторожно, двумя пальцами брал с этой ладони щепотку хорошо протертого, бархатистого порошка и, взглядывая, не сердится ли за это гетман, сильно затягивался и сам. Микошинский наслаждался не столько табаком, сколь угодливостью полковника, — такое не часто бывает на Низу. Снимая с гвоздя свой пояс, кованный серебром, вслушивался в слова Лободы, а в воображении вставал кованный золотом турецкий пояс на гибком, молодом казацком стане Юрко Мазура. Почувствовав, что краснеет от зависти и злости, он коротко ответил Лободе:

— Народ, полковник, тоже бывает разный. Иным и не поклянешься.

— Вот это правда, пан гетман! Не поклянешься этим кизякоробом бездворовым.

— Я имею в виду киевлян.

— О! В самую точку попали… Позвольте теперь в правую ноздрю… Киевляне действительно не понимают, не постигнут умом, что такое низовик, запорожец. Я им не верю ни вот на столечко… Ап-пчхи! Ну, и табачок же у вас, паде геть-паде… Да что им Запорожская Сечь, когда они от самого короля приказы получают, есть им отчего важничать, — небось к ним Наливайко не полезет… А наши казаки быдло быдлом. Я им тоже не совсем стал доверять. Слышали, как приняли наливайковских болтунов?

— Это ничего, полковник… Нюхайте еще на здоровьичко… С Наливайко нам теперь ругаться не за что. Вон видите, коней каких прислал! Да за этих коней наши казаки на руках принесут Наливайко из-за самого Днестра.

Лобода мгновенно перестроился. Трудно было себе представить, чтобы в таком дородном и приземистом туловище так свободно вмещалась чрезвычайно гибкая и льстиво-угодливая натура. Стоило ему уловить настроение гетмана, как он уже находил и тон, и слова, и линию поведения, чтоб угодить гетману. Тепло живется около власть имущего, а если удается еще и необходимым стать для него, — о, тогда уже не станешь роптать на судьбу! Пусть дураки ропщут.

— А это и в самом деле рыцарский поступок со стороны Наливайко, не ожидал я. Но я опять о наших послах к киевлянам. Их могут принять по-человечески, однако над нашим соглашением со старостою Вишневецким только посмеются. С украинцем, пан гетман, нужно по-украински. Ваши благородные манеры их не переубедят… Ну и табачок!.. К. киевлянам, пан гетман, нужно не двух послов посылать, а целым кошем идти…

— Куда это пан Ригоре кошем разогнался? — спросил в дверях полковник Нечипор.

Он вошел без шапки, мотая полами распахнутого жупана. За ним в гетманский курень зашли еще несколько старшин.

— Есть новость, — сказал полковник Нечипор, беря из рук Лободы гетманский рожок с табаком. — Скверная новость, гетман… А расскажите-ка, пан сотник, сами.

Нечипор дал пройти сотнику, слепому на один глаз, на который вечно надвинута была остроконечная войлочная шапка, снятая со степного татарина.

— Предательство, пан гетман! Киевляне наших послов обесчестили.

Незастегнутый пояс гетмана скользнул по ногам и упал, чуть-чуть звякнув скупым серебром. Лобода, подняв пояс, услужливо опоясал им крепкий стан Микошинского, который, как подсолнечник за солнцем, поворачивался за сотником, не скрывая тревоги и гнева.

— Как это обесчестили?

— Взяли их на допрос…

— Разве не это я говорил?! — воскликнул Лобода. — Не послов к ним посылать, а кошем идти…

Микошинский махнул рукою на Лободу, чтобы он замолчал. Сотник продолжал: ‘

— Взяли на допрос по польскому приказу и пытали. Сотник Ворона умер в подвале, а Ляхович еле жив, сейчас на хуторах у селян.

— Проклятье!.. Воевода Острожский, наверное, об этом и не знает. Пан Лобода, склоняюсь перед вашим опытом. Выступайте с кошем по Днепру в Киев, а потом…

— Потом я уже сам, пан гетман, найду дорогу, куда казаку нужно. Сегодня же выступаю. Я покажу им, как уважать Низ! Разве мы турки какие-нибудь или москали, чтоб на «с в подвалы?

— А москалей вы напрасно валите сюда. Ой, погубите вы, Риторе, казацкую жизнь ни за понюшку табаку! Не доживете до человеческой смерти.

— Так что ж, по-вашему, Нечипор, мне собачья,

что ли, смерть суждена? Начинаете надоедать своими шутками…

Из куреня старшины выходили молча. Никто не возразил Микошинскому. Всем было ясно, что киевлян следует проучить, дабы знали, как оскорблять сечевых послов.

А в сумерки скрытые в камышах и «заводях лодки стали выплывать из Базавлука против течения. Одна за другой, почти без звука, выплывали на середину реки, словно ночные привидения. Изредка скрипнет в кольце весло, выругает старшой неосторожного гребца. Со столетних дубов, лип и осокорей да из-под корней верб шарахались совы. Летучие мыши стайками пролетали над лодками с казаками и пушками. В степи за лесом совсем потух горизонт. Спеша за солнцем, как младенец за матерью, закатился и серп молодого месяца. Потухала и одинокая песня далеких степных чабанов.

— Лишь бы погодка не подвела… У Киева есть еще чем откупиться. А славно «поступили землячки, как по-писаному… — бормотал сидевший в передней лодке Лобода, вглядываясь в контуры скалистых берегов Днепра.

14

Летом Ян Замойский вернулся из Праги, прервав свою дипломатическую поездку к императору Рудольфу II. Получил сообщение из Стобниц о рождении сына, которому Барбара предлагает дать имя Томаш.

Радоваться этому рождению или печалиться? Чей сын, чья кровь, кому граф Ян Замойский передаст честь польского шляхетского рода, передаст графское имя? Томаш Замойский!

В коронной канцелярии встретил своего тестя, Подканцлера Тарновского. Вспомнились взгляды подканцлера на казаков, на их притязания. Мелочи, казалось