— Именно там. Как и всякий натуралист, Билли Керр, раздобывший китайские бегонии, азалии, древовидные пионы, лилии, хризантемы и розы, которые так изменили облик садов во всем мире, все это богатство отыскал не в джунглях, на горах или болотах, но в питомниках профессиональных садоводов.

Полетт, превратившаяся в слух, судорожно вздохнула.

— Правда, сэр? И где они находятся, эти питомники?

— По ту сторону озера Белый Лебедь от острова Хонам, что напротив Кантона. Напротив западной оконечности Хонама есть участок хорошо орошаемой земли, и вот там устроили питомники. Иностранцы прозвали их Сады Фа-Ти, то бишь «цветущая земля». Пропуск в питомники стоит восемь испанских долларов, и открыты они не каждый день.

— А как они выглядят, сэр?

Хорек задумчиво пожевал губами.

— Это лабиринт, — наконец сказал он. — Вроде путаницы переходов в Хэмптон-корт. Ну вот, думаешь, все уже посмотрел, и тотчас понимаешь, что еще ничего не видел. И тогда снова бродишь, смотришь на все, точно ошалевший баран.

Полетт обхватила руками колени и вздохнула.

— Как я хотела бы все это увидеть своими глазами.

— Не выйдет. Так что лучше выбросьте из головы сию блажь.

8

Отель «Марквик».

14 ноября.

Дорогая моя Пагли,

Скажи, ты не досадуешь, коль в письмах из далёка корреспондент ни словом не обмолвится о своем жилище? Меня вот, к примеру, жутко бесило, что братец мой, уехавший в Лондон, не опишет свое пристанище, ибо без сей картины я, на свою беду одаренный художественным воображением, не мог представить его бытие. И тут вдруг я понял, что сам в том же грешен — не рассказал тебе о своем гостиничном номере.

Так знай же, светоч сердца моего, отель «Марквик» расположен в самом центре города меж двух его главных улиц, носящих незамысловатые названия: Старая Китайская и Новая Китайская. Им придан титул улиц, однако не думай, что они столь же широки и длинны, как, скажем, калькуттские Чоуринги-роуд или Эспланада. Улицы Города чужаков не превышают его ширины, составляющей всего несколько сотен футов. Я бы даже не назвал их улицами, поскольку это скорее проходы меж факториями, что ведут от майдана к внешней границе анклава, обозначенной оживленным трактом под названием улица Тринадцати факторий.

В самом анклаве всего три улицы; одна из них — просто узенький проход наподобие тех, какие встречаются в калькуттском Киддерпоре. Называется улочка Свинской и столь тесна, что в ней едва разминутся двое прохожих. Не скрою, милая Пагли, порою там видишь весьма неприглядные сцены. Здесь целый ряд темных зловонных притонов, в которых подают напитки под названиями «косорыловка» и «бормотуха» (в последний, говорят, добавляют опий и хвосты ящериц). Сии заведения чрезвычайно популярны среди матросов, получивших увольнение на берег. Бедолагам, до крайности истомленным долгой стоянкой в Вампоа, так не терпится пропить свои денежки, что они не удосуживаются присесть за столик. Вообще-то для них приготовлены не лавки или стулья, но канаты, натянутые на уровне груди. Предназначение сей необычной мебели (ибо таковой веревки и служат) открылось мне, когда я увидел, как полудюжина мореходов блюет, повиснув на канатах. Таким способом клиенты, исчерпавшие свои средства, остаются в вертикальном положении, иначе могут упасть и захлебнуться в потоках собственной рвоты. Некоторые отпускники так и проводят весь свой досуг на канатах, утратив всякую связь с внешним миром.

Излишне говорить, что в сих притонах предлагают не только выпивку. В проулке тебя тотчас осаждают сутенеры: хотеть девочка? хотеть мальчик? кто хотеть? сказать моя, есть всё, твоя угодно.

Только не подумай, бесценная Пагли, что твой бедный Дрозд помышляет о чем-нибудь подобном. Однако не стану кривить душой: тебя охватывает эдакое странное волнение, ибо здесь готовы исполнить любое твое желание. (Правда, не всегда успешно. Давеча я наблюдал, как один матрос повел этакую раскрашенную ведьму в темный уголок, а через минуту раздался истошный вопль сего скитальца морей: Мать твою за ногу! Да это ж баба-мужик, рынду-булинь тебе в глотку!)

Новая Китайская улица выглядит несравнимо благороднее Свинского проулка, но и здесь шум и столпотворение, как на калькуттской Баубазар: на каждом шагу лавки, зазывалы не дают тебе проходу, хватают за рукав. Старожилов сие не смущает, они расчищают себе путь бамбуковой тростью, однако я не представляю себя с подобным оружием, а посему держусь подальше от сего места.

А вот Старая Китайская улица сильно отличается от всех прочих, представая оазисом чистоты и покоя, и больше похожа на торговый пассаж. Здесь дома высоки, однако не выходят за границы стен, окаймляющих фактории. Сверху аркада искусно укрыта своего рода пологом, от чего на улице всегда тень и прохлада, будто на лесной тропинке. Тут просто глаза разбегаются от обилия товаров, заманчиво выложенных на полках и в застекленных витринах лавок, где торгуют лаковыми изделиями, оловянной посудой, шелком и всевозможными сувенирами (меня поразили шары, вырезанные из цельного куска слоновой кости: внутри одного шара еще несколько других все меньшего размера). Над дверью каждой лавки висит табличка, где по-английски и по-китайски означено имя хозяина с указанием его занятия: «лаковые изделия», «оловянная посуда», «резьба по кости» и прочее. Многоцветье рекламных полотнищ и стягов, трепещущих под ветерком, придает улице чертовски живописный вид.

Знаешь, хозяева лавок еще увлекательнее своих заведений. Всех колоритнее, на мой взгляд, господин Вон, портной: он так нахваливает свой товар, что просто невежливо пройти мимо, не угостившись чашечкой чая. Невероятно потешное существо. Вообрази, нынче утром я к нему захожу, а он, увидав в окно компанию матросов, выскакивает на улицу и кричит: «Эй, моряк с печки бряк, что хотеть покупать?» Матросы изрядно навеселе, и один ему отвечает: «Мне нужен, обезьяна ты косоглазая, уэльский парик[39] с рукавами». Господин Вон, не сомневаясь, что в его лавке найдется любая одежда для чужака, тычет пальцем в зеленое платье: «Есть, есть! Смотри-гляди! Вона, что мистер моряк хотеть!» Матросы покатились со смеху: «Умора! Коль это уэльский парик, тогда ты — английская королева!» Надо ли говорить, что господин Вон убит совершенно.

Старая Китайская выходит к улице Тринадцати факторий, где стоит Дом Совета, или, по-местному, Консу, выстроенный в стиле ямыня, то бишь китайской канцелярии. Он обнесен высоким забором, из-за которого выглядывают загнутые крыши иных построек. Дом красив, но чужеземцам внушает трепет и даже страх — сюда их вызывают мандарины, дабы привлечь к