любой касты? Во всяком случае, наступал момент, когда ты был вынужден признать: существует нечто, связующее тебя с другими ачха. Этот неопровержимый факт было невозможно отшвырнуть, как нельзя сбросить собственную кожу и натянуть другую. Удивительно, но стоило принять, что эта загадочная общность существует в реальности, а не только в глазах джиннов и беспризорников, как ты начинал осознавать: каждый внес свою долю в то, как вас воспринимают и как к вам относятся. И чем дольше вы проживаете под одной крышей, тем крепче связующие вас узы, ибо укрепляются они не чрезмерным эгоизмом, но общим стыдом. Каждый знал, что почти весь «черный ил» занесен в Кантон с его родных берегов, и наросшая тонкая прослойка богатства не избавляет от прилипчивой вони, неведомой иным чужакам.

Знакомый бой городских часов и привычный вид из окна конторы успокаивали. Как всегда, на майдане шастали зазывалы, приманивая клиентов в кабаки Свинского проулка; на причале «Очко» высаживались матросы, полные решимости взять все от своей увольнительной; в заулках кучки нищих под деревьями скороговоркой клянчили подаяние; от складов к лодкам сновали грузчики; на своих обычных местах цирюльники, укрывшись от солнца под переносными бамбуковыми навесами, выбривали лбы и заплетали косицы клиентам.

Однако, несмотря на всю эту обыденность, Бахрам сразу понял, что в Китае произошли серьезные перемены. В прежние времена он бы оставил «Анахиту» в речном устье возле острова Линтин, где всегда бросали якорь торговые корабли из Индии. Сейчас там не было ни одного судна, кроме двух старых брандвахт, американской и английской. Именно с их безмачтовых палуб забирали опий «резвые крабы», изящные большие лодки, которые стремглав летели по реке, завораживая согласованным взлетом и падением своих шестидесяти весел. Нынче в устье не было ни единого «резвого краба». Палубы брандвахт, на которых прежде кипела жизнь, были пусты, и казалось, что эти судна вот-вот перевернутся килем вверх.

Уведомленный заранее, Бахрам оставил «Анахиту» у Гонконга, бросив якорь в узкой протоке, разделявшей остров и мыс Коулун. Прежде такое было бы немыслимо, поскольку обычно все обходили стороной этот пролив, опасаясь пиратов. Нынче здесь встал на якорь весь опийный флот, утешаясь тем, что, в случае чего, команды придут на помощь друг другу.

Сия картина сулила значительные изменения и в Кантоне, но у Бахрама отлегло от сердца, когда он нашел Город чужаков в его прежнем виде. И лишь устремив взгляд, вот как сейчас, на плавучий город, он вспоминал об одной необратимой перемене, касавшейся его лично. По привычке он смотрел туда, где на слиянии Жемчужной и Северной рек, образовавших водную ширь под названием озеро Белый Лебедь, всегда стояла лодка Чимей. За двадцать с лишним лет Чимей сменила несколько лодок, но как-то исхитрялась сохранить свое причальное место. Поначалу она владела плохонькой лодкой-кухней, которую было трудно отыскать взглядом среди сотен суденышек, пришвартованных вдоль берега. Потом эту лодку сменяли другие, больше и узнаваемее, а последняя была так приметна, что Бахрам сразу ее находил, глянув из окна конторы: ярко выкрашенное двухпалубное судно с кормой в виде вскинутого рыбьего хвоста. Уже вошло в привычку смотреть на витую струйку дыма от лодочной жаровни, означавшую, что Чимей растопила печку и приступила к своим ежедневным хлопотам, и жизнь на лодке казалась загадочным, но необходимым контрастом к делам конторы.

Нынче Бахрам надеялся и даже рассчитывал найти лодку Чимей на ее обычном месте; вообще-то лодка была его собственностью — он щедро финансировал ее покупку и теперь желал распорядиться ею по своему усмотрению.

Мысль о том не оставляла его весь последний отрезок пути от Вампоа до Кантона, и он намеревался при первой возможности обсудить это дело с Чунквой. Однако, высадившись на причале «Очко», он не увидел знакомого лица — Бахрама и его свиту встретил Тинква, один из сыновей старого компрадора. От него-то Бахрам и узнал, что старик долго болел и недавно скончался; по обычаю, сыновья унаследовали его дело.

Новость оглушила. С Чунквой он был знаком очень давно, они начали сотрудничать еще молодыми парнями, вместе прошагали к достатку и почтенному возрасту. Их связывали доверие и глубокая приязнь друг к другу, они дружили семьями, и в отсутствие Бахрама компрадор приглядывал за Чимей и Фредди — был парню вместо дядюшки, передавал деньги и подарки, присланные Бахрамом.

С его смертью оборвалась еще одна связь с Кантоном; Бахрам, хорошо знавший сыновей Чунквы, не мог представить, что они переймут дело отца, а уж тем более Тинква, ветреный юнец, мало интересовавшийся этой работой. На вопрос о лодке Чимей парень небрежно ответил, что ее продали, а кому — он не знает.

Теперь, подходя к окну, всякий раз Бахрам машинально смотрел туда, где прежде стояла знакомая лодка, и, не увидев ее, морщился, как от боли.

Удивительно, что в столь плотном скоплении лодок нехватка всего одной казалась огромным пробелом.

Еще один полюс здешней жизни Бахрама из окна не просматривался — кантонская Торговая палата размещалась в пределах датской фактории.

Палата играла роль более значимую, нежели подразумевало ее название: она не только представляла интересы иностранных купцов, но держала руку на пульсе деловой и светской жизни Города чужаков. Многие зарубежные торговцы, бывавшие в Индии, привыкли к удовольствиям, которые предлагали клубы Байкаллы, Бенгалии и прочие. В Кантоне таких заведений не имелось, и Торговая палата волей-неволей стала их некоторым подобием. Она занимала одно из самых больших зданий Города чужаков — Дом № 2 в датской фактории. На первом этаже располагались конторы и Большой зал, вполне пригодный для общих собраний. Социальные услуги предлагались этажом выше, здесь был так называемый «Клуб», члены которого за дополнительную плату могли пользоваться курительной комнатой, баром, библиотекой, гостиной, верандой, где в погожие дни подавали завтрак, и столовой, окна которой выходили на песчаный остров Шамянь.

На следующем этаже имелись роскошные комнаты и залы совещаний, доступные только председателю и членам правления, которое официально называлось «Советом палаты», а в обиходе просто Советом.

В одном Палата существенно отличалась от клубов Бенгалии и Байкаллы: здесь отсечение азиатов было продиктовано скорее осмотрительностью, нежели уставом. К тому вынуждало своеобразие кантонской торговли, в которой очень большую долю импорта занимали товары из Бомбея и Калькутты. Поскольку многие поставочные цепочки (опия «мальвы» особенно) были под контролем индийских дельцов, Палата сочла неблагоразумным вводить жесткие расовые ограничения, принятые вышеозначенными клубами. Взамен этого были установлены чрезвычайно высокие членские взносы, способные отвадить всякие нежелательные элементы. Однако в состав Совета традиционно входил хотя бы один парс — как правило, старейшина кантонской общины. Среди