Шрифт:
Закладка:
Да. Я это поняла.
Я люблю его.
И дело вовсе не в гормонах. Не в вожделении. И не в похоти. А в том, что в нем я увидела родную душу. Он единственный, кто пытался достучаться до меня, до моего сердца, до моей запутавшейся во мраке души.
«Поговори со мной, сирена»...
Почему я тогда не сделала этого?
Почему не рассказала правду о себе?
Потому что мне было стыдно.
Перед остальными плевать. А ему было стыдно показать ту грязь, в которой барахталась эти годы.
Он что-то говорит, а я почти не слышу. Любуюсь его глазами. Насмотреться не могу на эти губы, скулы, впалые щеки, темные круги под глазами. Ты опять горишь на своей работе, мой мужчина-ураган?
И вдруг...
— Прости, я не поняла, что ты сказал?
— Я. Тебя. Разлюбил, — он отводит глаза, но потом, покачав головой, снова поднимает на меня взгляд. — Ты была права. Нет любви. Есть только химия. Гормоны. Инстинкт размножения. Похоть, в конце концов. А любви нет.
Мне так больно это слышать, что я даже заплакать не могу. Или не хочу? Вот и глаза сухие, и губы не дрожат. Только в горле какой-то комок колючий, будто морского ежа проглотила. Я обхватываю руками живот и прислушиваюсь к толчкам. Три в левую руку, один в правую. Ты же все слышишь, малыш, да?
Всему свое время.
Может, время нашей любви действительно прошло, а я его бездарно пропустила.
А может, оно еще не пришло.
Но сейчас, после этих слов, вполне справедливых в адрес той меня, с которой он расстался два месяца назад, но от того не менее горьких в эту секунду, я никак не могу сказать ему о тебе, кроха.
И даже хорошо, что я не успела признаться твоему отцу в том, что ты уже есть. У меня. Получается, что пока только у меня.
Потому что я хочу, чтобы когда-нибудь он полюбил тебя. Искренне. От всего сердца. Именно полюбил. А не чувствовал себя обязанным.
Потому что сказать ему сейчас о своей любви я не могу.
И дело вовсе не в гордыне. А в том, что… всему свое время.
«Оленька, самые сложные умения, которые должен постигнуть человек, это умение молиться, поститься и ждать. Молиться — значит, прощать и отпускать. Поститься — значит, очистить не только тело, но и душу от скверны. Ждать… А вот ждать нам, смертным, сложнее всего. Учись, рыбка золотая».
Я прощаю себя за свои ошибки. И отпускаю тебя, мой мужчина-ураган. Я хочу, чтобы ты был счастлив. И верю, что ты найдешь именно свое. Заслуженное тобой. А мое крохотное счастье у меня уже есть. И я буду беречь его.
Я встаю со скамейки, заметив подъехавшего папу. Но в голове внезапно темнеет до разноцветных мушек в глазах. На секунду меня захватывает ощущение падения, какой-то космической невесомости, в которой хочется раствориться. Но крепкие мужские руки бережно подхватывают и не дают свалиться мешком на твердую земную поверхность.
— Прости.
Прости за боль, которая пришла со мной в твою жизнь и в жизнь твоей милой девочки-жены.
— Спасибо.
Спасибо за урок, который я прошла вместе с тобой, и за то маленькое чудо, которые ты мне подарил, хоть и не знаешь об этом.
— Прощай.
Может, на время, а может, навсегда. И в том, и в другом случае память о тебе останется со мной до конца дней моих.
— Удачи тебе в твоей карьере.
Ведь для тебя она так важна. А кто я такая, чтобы судить, что важнее именно для такого урагана, как ты?
— От всего сердца.
От всего моего израненного, но выздоравливающего сердца.
Я твердой походкой направляюсь к выходу из аллейки, где ожидает пикап, нагруженный очередными мешками для маминых «закромов». Сегодня нам предстоит солить капусту. А завтра я засяду за контрольные по высшей математике. Иногда моим мозгам нужен отдых. Почему бы не отдохнуть за решением квадратных уравнений.
Это проще, чем думать о том, почему он так и не снял с пальца ненужное ему обручальное кольцо.
— А кто у нас Малышева?
— Это я, — поднимаю я руку. Одногруппники перешептываются и с опаской наблюдают за тем, как преподаватель листает мою работу и жует губы.
— Напомните мне, пожалуйста, какое у вас первое высшее?
— Филологическое.
— Вот. Филологическое. А вы у нас учитесь на экономическом. Господа студенты, минутку внимания. Хочу показать вам всем работу человека, который о высшей математике имеет самое общее представление. Вы же не изучали математику на своем филологическом отделении?
— Нет. Не изучала.
— Не изуча-а-ала. А теперь посмотрите на ее тренды. Видите? — он разворачивает мою работу и потрясает ею над головой.
— А что с ними не так? — заступается за меня наш староста. Он хмурится и уже было открывает рот, чтобы продолжить, но преподаватель обрывает его взмахом руки.
— В том-то и дело, что все совершенно так. Все абсолютно правильно. И это значит, что человек, которые ходит на все лекции, несмотря на свое интересное положение, вовремя сдает контрольные, не стесняется задавать вопросы на консультации и действительно учится, а не пытается купить очередную корочку, прекрасно может разобраться со столь далекой от филологии дисциплиной как эконометрика. Ольга Владимировна, давайте вашу зачетку. Честь вам и хвала. «Отлично» получаете от меня автоматом.
Мне остается всего один экзамен. Сложный, нелюбимый предмет, но я и к нему готовлюсь со всем тщанием. Даже записалась на вечерние курсы бухгалтеров, чтобы хоть немного разобраться с сальдо-бульдо и разнесением счетов по счетам. Такой вот бухгалтерский каламбурчик. Не то чтобы я планировала в будущем переквалифицироваться в бухгалтера, но, помня, сколько скандалов и истерик было на совместных совещаниях с бухгалтерией, думаю, что лишним некоторые основные положения этого кита любого нашего бизнеса мне не помешают. Как не помешали когда-то знания трудового кодекса. Как вообще никогда не мешали именно знания.
— Народ, можно я в первой пятерке пойду?
— Малышева! Ну опять ты нам всю малину попортишь! Ща как выступишь, а мы на твоем фоне будем дураками косноязыческими…
— Косноязыкими, — со смущенной улыбкой поправляю я.
— Вот и я о том же, — бурчит возрастная студентка, женщина за пятьдесят, начальство которой грозит увольнением, если она не получит профильное образование.
— Наталья Пална, ты роды принимать умеешь? — с ехидцей спрашивает староста.
— Господь с тобой, Максимка. А что, Ольчик, совсем скоро уже?
— Ну, по срокам уже вот-вот прямо.
— Ой, ну иди, конечно! И вообще, пусть эта грымза ставит автомат и отпускает, еще, и правда, родишь нам тут.
