разлуки в Крыму, я заметил, что он постарел, хотя бодрость и душевная молодость остались теми же, что и раньше. Та же обаятельность, то же настроение, та же вера в правду своего дела.

В Крым попал он из Петербурга, а туда приехал он из Лондона.83 В Лондон прибыл он из Египта после того, как лорд Китченер84 осудил Дарданельскую кампанию и английские войска были эвакуированы из Галлиполи. 1-я и 2-я роты еврейского легиона также были эвакуированы и распущены. Еще незадолго до этого он приезжал из Галлиполи в Александрию с целью вербовать добровольцев для пополнения легиона, так как многие выбыли из строя. И вдруг вся затея оборвалась.

* * *

Трумпельдор не был солдатом по призванию несмотря на свою "воинственность", он не был профессионалом военного дела. Душевно он был далек от него. Свою огромную силу воли, свою железную энергию он отдавал, главным образом, не для ратного дела. Солдатом он стал volens nolens;85 это было для него лишь средством, орудием для достижения основной задачи — мирного строительства. Он звал к труду, к знанию, к культуре. Он верил, что умственный и физический труд равноценны. И мысль эту он кладет в основу созданной им трудовой организации "Гехолуц". На всем, что бы он ни делал, явственно отпечатывается одна и та же мысль: только мирным трудом мы сможем возродить нашу старую родину. Он — против убийства, против насилия и только за идеалы труда он всю свою жизнь боролся. Он прибегает к военным методам только как к средству под влиянием необходимости. Сама смерть его на границах Палестины имеет символическое значение: пусть дипломаты и воины устанавливают какие угодно границы для нашей страны; действительные границы ее там, где покоятся наши герои Трумпельдоры. Основываясь на их жертве, мы можем сказать словами В.Жаботинского: "Ничего, о горы Галилеи, Тель-Хай, Кефар-Гилеад, Хамара и Метула, нашими вы были, нашими и останетесь". Появятся другие Трумпельдоры, которые будут вас строить, жить в ваших строениях и охранять их. Первым Трумпельдор должен был умереть, чтобы смертью своей указать другим новый путь, путь возрождения, путь жизни, путь строительства.

Реувен Рубинштейн. Трумпельдор в дни революции

Отрывки из воспоминаний

В мою дверь постучались.

— Войдите!

Просунулась голова одного из сотрудников нашего сионистского "мерказа". Таинственное выражение лица, весело играющие глаза...

— Вы знаете? Трумпельдор пришел!

Вот уже несколько дней, как в сионистских кругах Петрограда, в особенности среди молодежи, не перестают говорить о Трумпельдоре. Это было в один из бурных летних месяцев 1917 года, в дни необычайной политической напряженности, когда волны революции мощным неудержным прибоем бушевали на петроградских улицах, на собраниях, в печати, в обществе. Жили со дня на день возбужденно, нервно окунаясь головой и душой в шумный водоворот слухов, событий, дерзаний и свершений. Мы, сионисты, были особенно обременены тяготами тех дней. Недавно справили Седьмой всероссийский съезд, готовились к выборам в общины к ВЕСу (Всероссийский еврейский съезд),86 к учредительному собранию и ко всякого рода выборам, конференциям, митингам, демонстрациям. Все силы мобилизованы до полного исчерпания. Сионистское движение87 совершенно неожиданно для нас, "людей центра", широко распространялось. В такие дни личность, единица почти не влекла к себе ничьего внимания. На сцену выступала масса, тысячеголовый коллектив, а в приманчивой дали рисовались задачи широкого охвата, непостижимых глубин...

В этой несравнимой сутолоке лишь одно имя заставляло говорить о себе. Это был таинственный Иосиф Трумпельдор... Из уст в уста передавалась легенда, туманная и отрывистая: порт-артурский герой... Георгиевский кавалер всех рангов... Потерял левую руку... высокообразованный человек... Английский офицер... Боролся мечом за Палестину... Галлиполи... Его личность, его прошлое, его душа были затканы сплошными тайнами, манящими и возбуждающими.

Он уже стоял там, плотно окруженный со всех сторон сотрудниками и вообще гостями, которые с утра до вечера толпились и жужжали в "мерказе",88 точно в улье. Прежде всего бросалась в глаза его английская форма, которую редко случалось нам видеть. Отложной воротник офицерской тужурки, защитного цвета простой галстук, брюки навыпуск, ремень через плечо и вокруг пояса. Высокий, стройный, широкоплечий. Палец правой руки заложен за ремень, рукав левой висит гладко, беспомощно... Но сильнее всего поражало его лицо: тонкие, резко выраженные, правильные черты, крепкий прижим тонких губ и вдобавок — добрые, лучистые, серые глаза... Эти глаза решительно не гармонировали с бравой, суховатой внешностью английского офицера. Могло казаться, что высится перед вами осколок скалы, отторгнутый от гор Иудеи, чудом преображенный в человеческий лик и занесенный попутной бурей сюда, на далекий север. А как же глаза? Да это, вероятно, пара звездочек с неба на тот осколок упали и, в свою очередь, были преображены...

Трумпельдора забросали вопросами и второпях забыли пригласить его присесть. Отвечал он кратко, отрывисто, но охотно. Зачем он приехал в Россию? Как сказать, после революции, видите ли, захотелось увидеть старую родину, как она, мол, в свободе преуспевает... К тому же следовало потолковать с молодежью о разных разностях... Слушали его с огромным любопытством: шутка ли, человек прибыл из такого далека и имеет что-то сказать!

Лишь позднее стало известно, что Трумпельдор намеревался начать агитацию за новый палестинский легион, после того, как галлипольское предприятие потерпело крушение.

* * *

Ноябрь 1917. Власть — в руках большевистского военно-революционного комитета. Вернее сказать, власти совсем нет. Керенский засел со своими казаками в Гатчине и собирается в поход на Петроград. Большевики беспрерывно шлют красногвардейцев на новый фронт. Внутренним порядком в угрожаемом городе они мало интересуются. Непереборимый страх объемлет людей и улицы. Давит сознание полной неопределенности завтрашнего дня. Слухи — туманные, дикие, тяжко ползут от уха к уху; власти нет... толпа возбуждена... есть подстрекатели... готовятся погромы на евреев.89 В редакции газеты “Petrograder Togblatt”,90 где я тогда работал, до глубокой ночи трезвонят телефоны:

— Ради Бога, что-то будет? Что же это будет?

Никто не знал, что будет. Но мы, молодежь по крайней мере, знали, что мы будем делать... А знали потому, что нам это сказал Трумпельдор,91 и ему мы верили, ибо его мы все уже от всего сердца любили.

Трумпельдор организовал самооборону.92 Он завербовал туда евреев-солдат, студентов и вообще "разночинцев". Все кинулись к нему с открытыми сердцами и молили о приеме. Услышали об этом студенты-бундовцы из психоневрологического института и приходили завязать с ним высокопринципиальный диспут на тему о том, что "недопустимо, мол, создавать национально-шовинистические военные отряды и разбивать силы революции", и о прочих