общему праву, хотя в акте заявлялось, что обвиняемые признали свои преступления перед Советом[279]. Пришлось обращаться в парламент, поскольку существующий закон об измене не отвечал требованиям. Однако когда Кромвель представил новый вариант закона в палату общин, документ вызвал решительное неприятие: прежде не было «никогда подобных задержек при принятии законов в нижней палате»[280]. Соответственно, пришлось назначать комиссию, чтобы помочь подготовить проект, приемлемый для всего парламента. Уильям Растелл, племянник и издатель Томаса Мора, входил в эту комиссию. Он написал: «Закон категорически отрицался и не смог бы пройти, если бы его суровость не ограничили словом “злонамеренное”. Получилось, что не любое высказывание против королевской супрематии представляет собой государственную измену, а только злонамеренное»[281].

Тем не менее это жизненно важное квалификационное разграничение проигнорировали в нашумевших судебных процессах над настоятелем картезианского монастыря в Лондоне Джоном Хоутоном и другими картезианцами, Фишером и Мором. Суд над Томасом Мором в июле 1535 года оказался самым сомнительным, поскольку Мор прямо не отрицал супрематии короля, хотя и обсуждал ее на примерах, как говорят юристы, «приводил прецеденты». Имеется запись собственных слов Мора, сказанных Ричарду Ричу в Тауэре 12 июня 1535 года:

Парламент может провозгласить короля и может лишить короны, на этот акт любой [из его] подданных, присутствующих в парламенте, может дать свое согласие, но по этому делу… [о супрематии] подданного нельзя сажать в тюрьму за то, что он не мог дать согласия…[в] парламенте. Более того, хотя нашего короля признали в Англии [Верховным главой церкви], тем не менее большинство [иностранных] земель не утверждают того же[282].

Несмотря на то что Томас Мор знал об усилиях, предпринятых составителями Акта о супрематии, чтобы избежать утверждения, будто парламент сделал короля Верховным главой церкви Англии, и ясно указать, что Генрих VIII и его предки всегда были таковыми, а парламент лишь просто признал этот факт, хоть и с опозданием, – с точки зрения Мора, эти усилия были бессмысленны. В Тауэре он сравнил «изменение структуры» английского христианства в сторону подчинения короне со вторым предательством Христа. Однако Мора казнили не за прямое отрицание верховной власти короля над церковью, а за отказ признать, что парламент имел право требовать согласия с этим, когда остальная часть католической Европы говорила обратное.

Однако если Мор и не отрицал королевской супрематии прямо, он и не утверждал верховенства папы римского, поскольку годами ставил под сомнение постулат, что Христос предопределил папству управлять христианским миром. Более того, высказанные Мором мысли приближаются к одобрению соборности. «Что касается… главенства папы, – сказал он Кромвелю, – то я не интересовался этим вопросом. – Однако потом продолжил: – Правда… я сам какое-то время сомневался в том, что первенство папского престола могло быть установлено Богом, пока не прочитал по этому поводу все те вещи, которые его королевское величество написал в своей самой знаменитой книге против ереси Мартина Лютера»[283].

Аргумент Мора, что именно Генрих VIII убедил его в старшинстве папы, был чувствительным ударом. В приватной обстановке Мор признал, что не был «просвещен по этой проблеме в той степени, какой требовали времена», и к 1534 году не видел «ничего полезного» в отрицании папского старшинства. Такие формулировки, как знает каждый юрист, не означают, что он твердо выступал за поддержку папы. Однако неприятие Мором королевской супрематии неизбежно толкало его к Риму. В 1534 году Томас Мор сказал Кромвелю, что старшинство папы «по меньшей мере мудро устроено христианскими странами для великого дела уклонения от расколов»[284], хотя по его словам получилось, что папство – институт человеческого удобства, веками одобряемый церковными соборами. Это, несомненно, довольно слабое подтверждение справедливости дела папы. К тому же Мор всегда говорил о папском старшинстве, никогда о папском верховенстве или верховной власти папы.

Однако в апреле 1534 года Томас Мор отказался принести Генриху VIII клятву о признании престолонаследия. Он не одобрил брак короля с Анной Болейн: идти против совести означает совершать лжесвидетельство, что карается вечным проклятием. К тому же в преамбуле Акта о престолонаследии высказывалось презрение к папской юрисдикции, заходившее чересчур далеко. За отказ приносить клятву Мора Фишера и Николаса Уилсона отправили в Тауэр, затем обвинили в недонесении о государственной измене (то есть в простом знании об измене или «укрывательстве» измены)[285]. В итоге Томасу Мору предъявили обвинение по Актам о супрематии и государственной измене. Он доказывал, что обвинение юридически недействительно, поскольку основано на парламентских статутах, противоречащих общему праву христианского мира: он имел в виду, что парламент не имел права вводить законы, отвергаемые остальной частью католической Европы, если они затрагивают человеческую совесть. Он поставил ключевой вопрос, на который лорд – главный судья Джон Фитцджеймс ответил двойным отрицанием: «Клянусь святым Юлианом, по моему мнению, если акт парламента и незаконный, это не значит, что обвинение бесспорно необоснованно»[286]. Это высказывание осталось в веках. Однако Тюдоры смотрели на парламентскую власть так же, как Сен-Жермен; позиция Мора, таким образом, была одновременно и консервативной, и радикальной. Защита свободы церкви от короля-в-парламенте – акт католического сопротивления, а требование свободы совести – радикальный протест против того, что Мор оценил как тоталитарное государство. Отправившись на казнь, он досадил Генриху VIII тем, что привлек к себе пристальное внимание Европы. Моральный авторитет был на стороне Томаса Мора; у Фишера авторитета было меньше, поскольку он подталкивал Карла V к вторжению в Англию.

Однако если Томас Мор и одержал моральную победу, то она оказалась посмертной. Также остается вопрос, было ли то судебное разбирательство справедливым. Разумеется, оно началось по приказу короля и проводилось Кромвелем, который тщательно инструктировал судей при затруднениях. Раз уж Генрих решил отомстить бывшему канцлеру, судебный процесс был неизбежен, а вот приговор, возможно, и нет. Напротив, для правительства суд над Мором развивался не лучшим образом. Кромвель не только поставил судей в неловкое положение ходатайством об отсрочке вынесения судебного решения, но вдобавок и доказательства обвинения в критический момент развалились. Таким образом, Томаса Мора в итоге приговорили на основании показаний единственного лжесвидетеля. Поскольку дело Мора рассматривали в суде присяжных, обвинительный приговор был неизбежен только в случае определенной работы с коллегией присяжных заседателей, и единственное свидетельское показание указывает на то, что такое воздействие было осуществлено. В состав присяжных входил Джон Парнелл, лондонский торговец тканями и заявитель, безуспешно обвинявший Мора в коррупции, после того как Мор в качестве лорд-канцлера возбудил против него дело в Суде лорд-канцлера[287].

Не прошло и года, как за Мором на плаху последовала Анна Болейн, ее крах стал результатом стремительного развития событий. Когда в январе 1536 года у нее произошел