Шрифт:
Закладка:
Шкуров медленно опустился на колени и низко склонил голову.
— Стрели!
— Послужи сначала правому делу. Встань!
Федор поднялся, пошатываясь от тяжелого шума в голове.
— Помоги, — вновь не то попросил, не то приказал Монин.
— Потерпи чуток, поищу подорожника…
Он шагнул к бугру, заметил, как кто-то бесшумно метнулся в густые заросли курая. Нашел несколько подорожников, промыл в луже, разложил на колене и тщательно обтер. Вытащил белый платок, величиной с косынку, и обтер руку раненого. Аккуратно наложил на рану листки, платок разорвал надвое. Забинтовал руку, обмотал ее шарфом. Выше раны, как жгутом, перетянул потуже.
— Судить будете?
— Есть за что судить тебя, Федор. Я не об этом. — Монин показал на вспухшую руку, которую пытался втиснуть в левый рукав куртки, но не смог и накинул кожанку на плечо. — От тебя живого больше пользы будет, чем когда в гробу. Ты вот обрез сварганил, значит, думаю я, ничего не понял в новой жизни. У тебя белые спалили дом в Мариинке, а у меня — в Акмолинске. Отца и братьев в тюрьму бросили, пытали, издевались, старший так и погиб от побоев и ран. Имущество все разграбили и сожгли. Так кто у нас с тобой враг? Белые да ихнее охвостье, много его еще осталось. Вот мы с ним и воюем, а ты Шайтанову на своих же товарищей стучал, а теперь в меня палишь. Не резон получается. Ты при Шайтанове в местной команде служил, и другие — тоже. А сколько среди них честных оказалось? Только за то, что служил, у нас к стенке не ставят. Верно, выяснять приходится, кто как себя вел и какие дела вершил. За тобой есть грех, серьезный грех, так вот пойди да искупи свою вину…
— Я убить тебя хотел.
— А я хочу тебе помочь.
— Говори, на все пойду!
— Ты был рядом с Шайтановым.
— Был, раз знаешь, — писарем…
— Ну, допустим, тебе приходилось не только писать!
Федор насупился и сник. Искоса глянул на отброшенный в дальний угол брички обрез. Выходит, все знают. Знают, что порол беглых.
— А еще что?
— …но и читать, — продолжал Монин.
— Чего читать? — отлегло от души Федора.
— Резолюции, распоряжения Шайтанова на письменных представлениях о расстреле. Без суда и следствия. Назови фамилии.
— Их было много. Подавали списки. Запомнил фамилии Майкутова, Слонова, Лушникова, Щеки, Федосеева.
— В Мариинке ты напишешь об этом и передашь бумагу мне. И укажи, кто может подтвердить.
От нервного напряжения у Шкурова на лбу выступила испарина.
— Но ведь они меня…
— Ты доложил Шайтанову о телеграмме штабс-капитана Воскресенского? Шайтанов депешу отослал в Курган, что среди беглых есть участники мариинского восстания, их тотчас же расстреляли.
«Им все известно», — снова сокрушенно подумал Федор.
Он назвал фамилии невольных свидетелей преступлений Шайтанова.
— Кто из Мариинки докладывал Шайтанову, Ванягину, Катанаеву о подготовке восстания, о силе и вооружении повстанцев?
Шкуров долго молчал. Шелестел под колесами брички мокрый песчаник.
— Ладно. Вспоминай…
— Язов, поп Шушмарченко, Шабуянов, Лосев, Яровой Петр…
— Где они сейчас?
— Чего не знаю, того не знаю… Да спрячь ты свою пушку, не терзай душу!
— Ты присутствовал при допросах колчаковцами предателей, выдавших повстанцев? Где эти протоколы, у кого спрятаны?
Федор молча слушал.
— С кем Шайтанов вел дружбу?
— В Атбасаре наездами бывал есаул Петр Волосников, родственник атамана. Они с ним, кажись, где-то вместе служили. Здесь пьянки устраивали.
— Это его жена живет в Атбасаре?
— Да, и двое детей. Недалеко от дома старухи Ереминой, что по сей день все ходит в трауре, да сама с собой разговаривает…
— У нее на то своя причина, а горе перенесла такое, что не придумаешь. А все твой Шайтанов. Кстати, где он сейчас?
— Христом-богом клянусь, не ведаю.
— А Петр Волосников?
— Не знаю. Но из Атбасара вместе подались.
— А где же семья Шайтанова?
— Сказывали, будто жена с двумя детьми в Тобольске.
Шкуров что-то вспоминал.
— Постой! — выкрикнул он. — Я же смотрел в клубе постановку, сочинил ее кто-то знающий, из местных. Синеблузники выступали, артисты самодеятельные. Пьеска та, помню, про любовь и смерть, главное же в ней не про то. Главное, о подавлении Мариинского восстания. Там и про Шайтанова есть! Так оно и на самом деле было. Красные арестовали Волкова, полковника Катанаева, капитана Ванягина. «А где палач Шайтанов?» — спрашивают. Генерал отвечает: «Он адъютантом Колчака стал, и вместе с ним проследовал на восток». Должно быть, так оно и было…
Вдали показалась сопка Амантай, а в полукилометре от нее раскинулось село Мариинка.
— Слышишь, Федор, сдай сам свой обрез в милицию. В Атбасаре, Акмолинске и еще где — все равно. Снеси Владимиру Федоровичу Савельеву, а можешь у Курмангалиева оставить. Вот мой тебе совет, — сказал Монин на прощанье оторопевшему вознице…
13. СВИДЕТЕЛЬ САВЧЕНКО
Монин прибыл в Мариинку для того, чтобы на месте поговорить со свидетелями мариинской трагедии, попытаться определить степень личного участия Шайтанова в кровавой расправе над крестьянами. Раненая рука, казалось, не беспокоила.
Монин подошел к дому на окраине села, постучал. Открыла пожилая женщина. Завидев незнакомого человека, она растерялась. Пристально всмотрелась в лицо, увидела пустой рукав кожаной куртки.
— Ах, боже мой, сынок, ты, никак, раненый! Да входи же, чего стоишь?
Усадила поближе к жарко топленной печке. Приятное тепло согревало тело, после пути клонило ко сну. Нервное напряжение спало, и боль в руке усилилась. Монина слегка знобило, хотелось пить.
— Да кто же поранил тебя, сынок? — не унималась гостеприимная хозяйка. — Может, сделать перевязку? У нас и йод найдется, без него в Мариинке мало кто нынче живет: у мужиков раны вскрываются. Сам Савченко тебе нужен? Так сейчас я позову Савелия. Он в аккурат недавно из Атбасара приехал. У соседа. А ты сам откуда будешь?
— Из Атбасара, мамаша.
— По делу какому? А ты, часом, не от Шевчука Ивана Петровича из Акмолинска? Нет? Ну, погоди. Выпей вот кипяченого молока, притомился, поди. Вон губы-то запеклись. Не жар ли у тебя?
Она приложила руку ко лбу Георгия — лоб был влажный и горячий.
— В постель тебе надо, горишь весь, в жару, ранен ведь… Много тут в округе ворья всякого шляется, бандитствуют, ироды! Вот недавно Устина чуть не порешили, а очкастого Никифорова на большой дороге встретили, так стыдно сказать, что с ним сотворили. Но тому хитрецу, лысому пьянчуге, это поделом… Ох, да что же я стою?! Пойти, Савелия крикнуть…
Пришел от соседей пожилой, лет под шестьдесят, крепко сбитый мужчина с рыжей бородой и широким носом. Седые