продолжали выходить в поле, так сказать, подскребая недоработки летнего периода. Было холодно, слякотно, ведь конец октября – это не самое приятное время на дальневосточных северах, однако с этим приходилось мириться. И вот несколько характерных записей этого зябкого осеннего периода, сохранившихся в моём потрёпанном дневнике:

«18 октября 1959 года, воскресение:

Только что вернулся из очередного маршрута – сейчас работаю с геофизиками. Жили в поле, в палатке, делали профилирование долины, детально обследовали район предполагаемой аномалии. Ничего нет. Стало очень холодно: спим в ватных спальных мешках с чехлами и тёплыми вкладышами, в одежде и всё равно замерзаем. На вершинах сопок уже лежит снег. Стоят чудные лунные ночи. Время близится к отъезду. Скоро скажем: прощай, Сахалин, здравствуй, материк! Скорей бы уж, надоело…»

И тут же не совсем понятная приписка в скобках: «(Письмо на дороге, перочинный нож в костре.)» Хорошо помню, что мы как-то в одном маршруте палкой и крупными буквами вывели на обочине дороги какую-то важную фразу для идущих за нами ребят. Но о чём, по какому поводу, и в какой именно период – напрочь всё это забылось. А вот про ножик в костре помню хорошо: это был мой надёжный перочинный ножик, побывавший со мной и в Приморье, и на Камчатке, и вывалившийся из кармана в костёр, когда мы сушили свою мокрую одежду после трудного перехода через сахалинский Камышовый хребёт. Хороший был нож, и только утром я обнаружил его останки, разгребая холодный уже костёр…

И ещё одна запись:

«24 октября 1959 года, суббота:

Вчера пришёл из последнего маршрута. Работал с геофизиками. Теперь всё, конец. Собираемся. Уезжаем из Орлово 29 октября, пароход отправляется 1 ноября. Скорее бы. К 7 ноября хочется добраться домой.

Холодно, ох и холодно было в палатке! Особенно под утро. Даже чехлы спальных мешков покрывались инеем. А палатка снаружи покрывалась коркой льда…»

«25 октября 1959 года, воскресенье:

Написал последнее письмо домой. 29-го уезжаем из Орлово, 1-го отходит пароход из Холмска. Получил на Сахалине два письма от Никиты Маленкова. Пишет, что Севастьянова, Прокопенко, Дурнева отчислили из института. Подозреваю, что по делу «Гремучей змеи». Суслов Толька перевёлся в Хабаровск, но его отчислили и там тоже…»

«9 ноября 1959 года, понедельник:

Дома! Ура! Наконец-то добрался. Ехали двое суток пароходом «Приморье». С 4-го по 6-е торчали на базе в Уссурийске. Шестого получили деньги. Поехал на вокзал. Народу битком, еле-еле достал билеты на Губеровский поезд. Миша Маевский сдержал всё-таки слово и вместе с В. П. приехал на вокзал с бутылкой шампанского. Распили в ресторане, пожелали друг другу всего наилучшего. Валентин Павлович пригласил на следующий год снова в свою партию, оставил свой адрес и попросил, чтобы я написал ему. Взял мой тоже. Миша тоже дал свой московский адрес и даже нарисовал схему, как добираться к его дому от станции метро «Белорусская».

В Ружино приехал в пять часов утра, с горем пополам нашёл своих…»

И вот уже совсем иного порядка запись:

«22 ноября 1959 года, воскресенье:

Где найти пишущую машинку? Проблема. «Пронблема!» – как сказал бы Никола Татаринцев. Это просто связывает мне руки…»

Начиналась новая полоса моей жизни. Качественно новая…

Письмо десятое

Розы и грозы

Примечание по поводу: Зима, Москва, 28 января – идёт дождь, тает снег после глобального потепления. Март, да и только. Видно, там, в небесной канцелярии, что-то опять перепутали. А сегодня, т. е. 29 января, с утра снова всё повернулось на зиму: пошёл обильный снег. Наверное, там тоже ручное управление, как и у нас, в России: пока Всевышний, то бишь Президент, не накрутит хвоста кому надо, министры и не почешутся…

А ещё вчера умер Миша Духин – главный инженер фирмы, строившей наш дом в Сорочанах. Ему не больше пяти десятков отроду. Очень печально, Исидорович. Говорят, сердце, сосуды, всё откладывал операцию…

1.

Ну да ладно, продолжим тему…

Итак, в очередной раз я вернулся домой из дальних странствий, с багажом призрачных мечтаний о творческих начинаниях. На этот раз на новое, хотя, в принципе, и старое, место – то бишь в Лесозаводск. Пока я бродил по сопкам Сахалина, отец, мама и брат Бориска перебрались сюда на правый берег Уссури, в бывшее казачье село Медведицкое, ставшее районом этого молодого дальневосточного города. В прежней своей жизни я был здесь только один раз, да и то проездом на пароконке, управляемой завхозом районного узла связи Кондратенко. И для этого необходимо было переправиться через полноводную ещё в те годы реку на пароме с дизельным моторчиком, где «капитанил» довольно шустрый дедок. На окраине этого села в густом берёзовом леске, пронизанном косыми солнечными лучами в ароматном майском разнотравье и многоцветье, под аккомпанемент птичьего многоголосия, мы срубили несколько стройных берёзок для хозяйских нужд. Рубил, конечно, сам завхоз, а я, мальчишка, с неизбывной жалостью смотрел, как падают от его топора эти деревца, как писал поэт, «в нарядных сарафанчиках, с платочками в карманчиках», только что радостно встретившие нас ласковым шёпотом нежной весенней листвы. Честное слово, с той самой поры и за всю мою некороткую жизнь я почему-то не срубил сам ни одной такой же молоденькой берёзки. Даже когда приходилось заготавливать дрова в лесу, для себя и на продажу – выбирал только зрелые и старые деревья. И отец с мамой так делали, по-моему. По крайней мере, сколько я помню…

И вот ранним ноябрьским утром я сошёл с поезда на перрон вокзала станции «Ружино» и с великим трудом впрессовался в маленький тогдашний, кажется, автобус-газик. А когда доехал, наконец, до указанной отцом автобусной остановки «Улица имени 9-го января», то выходить пришлось уже не из единственной для пассажиров двери, что справа от водителя, а из окна в конце автобуса, благо, окна там достаточно раздвигались. Ну а «чумадан» мой многострадальный кто-то из пассажиров вытолкнул также в окно вслед за мной. Спустившись, согласно указанному адресу, вниз по улице, где она и заканчивалась к тому же, и в сторону Уссури, уголок плёса которой хорошо просматривался с этого места, я увидел маленький и довольно аккуратный оштукатуренный и побелённый извёсткой домик с огородиком, обнесённые аккуратным штакетником. Идти дальше было некуда, и осталось только догадаться, что именно здесь теперь и живут мои родители, переехавшие в начале лета из горняцкого Хрустального. Так оно и оказалось на самом деле: отец мне писал, что ему именно в этом месте городские власти выделили участок для индивидуального строительства собственного дома, причём при содействии живущего здесь же неподалёку его старого